Лев Якименко - Судьба Алексея Ялового

Не то чтоб в охотку, в страдание ему были по большей части безуспешные походы. Посидит-посидит на стульчаке — и с тем же назад. От клизм прямо тошнило. «Атония, — вздыхал врач. — Последствия. Со временем пройдет».

Вот когда на самом простом, что в обычной-то жизни и не замечаешь, таким кажется естественным, когда на таком тебя засекает, держит, мучает и неизвестно, как все обернется, тогда и начинает тебя вновь затягивать сумеречное, безрадостное.

Обещают: восстановится, вернется со временем. Многое возвращать, восстанавливать надо. И сроков никто не называет. А время, оно — разное. Может, на все время, оставленное для тебя. Что тогда? Безрадостное существование. Прозябание. До избавительного конца.

В невеселых этих мыслях Яловой повернул за угол. И едва успел отшатнуться.

Из уборной, прямо на него, вылетел Иван Дядькин: глаза белесые, безумные, халат распахнут на волосатой груди. Затравленно оглянулся, руками подхватил сползавшие расстегнутые подштанники и полным ходом, припадая на левую ногу, понесся по коридору.

За ним выскочил Петя Скворцов. За живот схватился, из стороны в сторону мотается от смеха:

— Не могу-у, ей-богу… Ой-й-й!

Яловой его легонько по спине. Приостановись, утихни! Они, эти «черепники» — так называли в госпитале раненных в голову, — их оберегать надо, в любой момент с ними могло всякое приключиться. Вон как ходит кожа на глубоком проломе с левой стороны. Насмеется и — к вечеру температура.

Отдышался Петя, рассказал:

— Только это он притопал, из ведра выскочила здоровенная крыса. Что ему померещилось?.. Взвизгнул так, будто перед ним немецкий автоматчик.

Когда Яловой вернулся в палату, Дядькин лежал на кровати поверх одеяла, в халате, руки крестом на груди, очи воздеты горе́: отпевай, да и только!

Возле него сердобольно хлопотал Петя. Предлагал воду. Может, врача вызвать.

Дядькин закаменело молчал. Отрешенно глядел в потолок.

— Да ты что, околел? Высунь язык!..

Иван Дядькин не пожелал обедать. Отошел только к вечеру. Сел. Оглянулся. Будто все незнакомое, сроду не видел, затрудненно выдохнул:

— С детства… этих крыс… С голодного года.

Припомнился этот случай, когда Дядькин — статный лейтенант с сухим подбородком, на виске — вмятина, ковырнули его в штыковой атаке, — в начищенных сапогах, празднично сияющих золотых погонах, при всех орденах, явился прощаться.

— Видал, сколько нахватал! — простодушно восхитился Петя.

— По-разному устроен человек, — философски заметил кто-то из пожилых. — В пекло полезет, ничего не боится, а мышь пискнет, так он…

По вечерам, после ужина, выползали из палат, усаживались в коридоре на скрипучих деревянных креслицах — связками по три в ряд — раскассировали какой-то кинотеатр, — и начинались рассказы. Печального, серьезного не допускалось. Чтобы «со смехом». Анекдоты шли всех времен.

Петя усаживался поудобнее, слушателя не было благодарнее. Ясненький весь, смешливые ямки на щеках.

Круглоголовый девятнадцатилетний мальчик-лейтенант — он и повоевать-то не успел. Танковое училище. Фронт. После первых боев — в госпиталь.

— Ранило меня, смеха-а… Только мы в лощине разместились, на Украине, за Днепром, дело было, плащ-палатку возле танка расстелили, консервы открыли, лучок нарезали, механик фляжку открыл — и вдруг меня как ветром подхватило. Веришь, чувствую, что взлетаю, понять ничего не могу, думаю, как же так, пожрать не успел… А сам лечу, руки, ноги расставил, как в цирке, и до того приятно, понимаешь… Ни боли, ни страха — лечу, и все. Потом трах об землю! Аж внутри екнуло. Хочу вскочить — и не могу. Левая рука и нога вроде шевелятся, а вторая половина онемела. Подняться не могу. Кричу сгоряча: «Ребята, поднимайте!» Думаю, как бы поесть. Смех, да и только!

Потом только разобрался, стрелок возле гусеницы выгибается, кровавая пена на губах, отходит, а механику ногу оторвало, кричит, бинты требует…

Подняли меня, понесли, и вновь, знаешь, показалось: лечу, крылышками взмахиваю.

Петя безоблачно улыбается. На черепе — широкий рваный провал, дышит, ходит, правая рука висит, нога бессильно подвернута, а он улыбается, незлобивый, спокойный мальчик.

— Да, смеха-а!..

Дня через два посмурнел Петя Скворцов. Виновато улыбаясь, прилег на кровать. Квелый, пожелтевший. Забегали сестры, к его кровати поспешил дежурный врач. А Петя уже в бреду мечется. Выкрикивает тоненьким голосом: «Вправо, вправо бери! Выстрел!» Казалось ему, что он в танке. Что снова в бою. Захрипел.