Виль Липатов - Зуб мудрости

Ваа-а-ай! — ревет машина. Она, подпрыгивая, мнет, раздвигает в стороны воду, тугие, толстые струи двумя веерами поднимаются вверх, отчего автомобиль оказывается как бы в коридорчике. Ванюшке больно слушать надсадный вой машины, видеть, как она напрягает силы, старается отбросить воду, чтобы быть свободной, способной к полету.

— Давай, милая, давай! — умоляюще, с верой в машину шепчет Ванюшка.

Автомобиль медленно движется вперед, упрямо наклонив радиатор, и Ванюшка тоже наклоняется вперед, втягивает шею в плечи, напружинивается, как перед прыжком; он даже раскачивается взад и вперед, чтобы помочь этим машине.

— Ну, еще немного, ну капельку! — умоляет он.

Громко, захлебываясь, ревет под выхлопом вода: глушитель совсем погрузился в нее.

— Еще немножко! — вдруг свирепо кричит на автомобиль Ванюшка. Машина проходит метр, второй, прошла бы третий, но из-под капота вдруг цевкой брызгает вода, раздается такой звук, словно мотор подавился, захлебнулся. Сразу Ванюшка не может сообразить, что произошло — почему под капотом вода, почему она бьет вверх. На мгновение он теряется и только поэтому не отпускает ногой акселератор, и машина продолжает двигаться. В следующее мгновение он понимает, что воду на капот гонит вентилятор охлаждения, но машина еще минует самое глубокое место.

— Молодец, милая, молодец! — кричит Ванюшка, готовый обнять машину. — Молодец, товарищ машина!

Как раз в эту секунду автомобиль наклоняется, вздрагивает и, прежде чем Ванюшка успевает перекинуть рычаги, останавливается. В тишине победно, обрадованно ревет Блудная.

— Яма! — догадывается Ванюшка.

Он резко нажимает на стартер, затаив дыхание, ждет, когда мотор вздрогнет. Сильный аккумулятор проворачивает поршни, сквозь рев воды раздается неуверенное биение первых тактов. По-прежнему не дыша, боясь, что мотор заглохнет, он осторожно прибавляет обороты.

— Поехала, поехала! — морщится от жалости к машине Ванюшка. Автомобиль судорожно цепляется за песчаное дно колесами, силится оторваться от песка, покачивается, как человек с зубной болью. — «Ой-уй-оу!» — ревет мотор. А у Ванюшки вдруг холодеет в груди: стараясь выбраться, машина с каждым мгновением все глубже и глубже зарывается в песок. Он протягивает руку, чтобы выключить зажигание, но не успевает: утробно всхлипнув, машина останавливается сама.

Из-под капота валит пар.

— Все! — шепчет Ванюшка.

С ног до головы мокрый, Ванюшка стоит на крыле машины. С него струйками льется вода, смешанная с песком. Подождав, чуточку обсохнув, он забирается в кабину, чтобы обдумать положение.

Две-три минуты прошло с тех пор, как забуксовала машина, но в мире все переменилось: и солнце светит не так ярко, и тайга не веселая и праздничная, как была раньше, и Блудная не кажется живописной, причудливой рекой. Совсем другой, незнакомой стала машина. Где легкость, подвижность, крылатость Ванюшкиного автомобиля? Тяжелый, насупленный и мертвый стоит он в холодной воде.

Фары машины, точно потеками слез, облиты грязной жижей, колеса тупо упираются в воду. Погруженный в реку автомобиль кажется обрубком металла. Кургузый, жалкий, несчастный обрубок.

Сгорбившись, Ванюшка сидит на горячем сиденье. Шум неистовой Блудной как бы углубляет, подчеркивает тишину распадка, тишина звенит в ушах, тревожит, как иногда тревожит непонятный, разнобойный шум… Итак, нужно все обдумать.

Разных шоферов знал Ванюшка, и все они, забуксовав, по-разному вели себя. Одни, обозлившись, негодовали, бросались, как в драку, на машину, чтобы натиском, злой энергией, выдернуть из земли или воды; другие отчаивались, схватившись руками за голову, стонали от огорчения; третьи терпеливо, скучно, борясь с ленью, превозмогая нежелание работать, возились с машиной. Все это не подходит Ванюшке. Он вспоминает, как поступал с забуксовавшим трактором отец.

После нескольких безуспешных попыток выбраться из грязи, отец выходил из кабины, садился на сухое местечко. Он любопытно, осуждающе глядел на трактор: «Просили же тебя засесть!», не спеша курил, смачно пускал дым и крепко чесал пальцами седой висок. С каждой затяжкой самосадом отец веселел — наливались насмешливой влагой светлые глаза, морщился нос, в лукавой хитринке кривились крупные зубы. Наконец он, улыбнувшись, говорил Ванюшке поучительно: «Смотри, в этой холерине, в этой тракторюге, восемьдесят лошадиных сил, а он сидит, как ползунок на горшке, — ни встать, ни пойти! Ослаб, этот холерный тракторюга!» Когда Ванюшка соглашался, что трактор действительно, видимо, ослаб, отец снисходительно бросал: «Я его вытащу! Вытащу, хоть во мне и четверти лошадиной силы нет!»