Борис Леонов - Солдаты мира

— Беги к тягачу, согрейся.

— Не пойду! — внезапно окрысился Колька.

— Я тебе приказываю! — вдруг сорвался замкомвзвода, захлебываясь ветром.

— Не имеешь права. Я не замерз.

— Это как же я не имею права? — в изумлении остановился Большаков и притянул к себе Кольку.

Замкомвзвода стало не по себе. В него били глаза рядового Фомина, озверевшие от мороза и безоглядной решимости драться за только что открывшуюся ему истину. Это было уже не птичье лицо безгрешного мальчика, а взгляд человека, которому сейчас бесполезно приказывать. Большаков растерянно улыбнулся и, зачерпнув горсть снега, стал яростно растирать щеки Фомина.

— Вон ты как… Я думал, ты ягненок, а ты — волчонок. Ланиты ведь свои отморозил. Ни одна девка замуж не возьмет.

Колька смешно скривил рот от боли и смущенья: злость у него схлынула, и опять ему было неловко перед старшиной. Но Большакову уже не хотелось воспользоваться этой минутной Колькиной размягченностью, чтобы снова приказать ему, и он побежал вместе с ним догонять свою цепь.

Внезапно Большаков вздрогнул: шагах в десяти проступал какой-то черный предмет. Сдавленным, чужим криком он позвал старшего лейтенанта Сайманова. Вместе они бросились к предмету — это было поставленное на попа бревно. Замполит выхватил из кобуры ракетницу и выстрелил в ослепшее небо.

Родион загородился спиной от ветра и долго стоял в такой нищенской позе, прижав руки к груди, напоминая уставшего боксера. Теперь, когда первоначальный страх прошел и все внимание переключилось на вязкую боль в замерзающем теле, он понял, что рано или поздно ребята его найдут, и поэтому самое главное сейчас — беречь силы. Он вспомнил, что в подобных случаях человека клонит в сон — об этом он столько раз читал в книгах, — но, прислушавшись к себе, он с облегчением отметил, что спать ему не хочется. Зато он почувствовал страшный голод, и от сознания, что он еще способен это чувствовать, ему стало как-то легче на душе.

Ступая мелкими шажками спиной к ветру, Родион внезапно оступился и соскользнул в глубокую яму, больно стукнувшись затылком о твердый земляной выступ. Он испуганно вскочил и с удивлением огляделся: откуда здесь яма, которая, судя по небольшим заснеженным холмикам земли по краям, вырыта обыкновенной лопатой?! И тут же пришла догадка — ведь это солдатский окоп. Очевидно, какая-то батарея во время летних тактических учений стояла в «обороне». Родион мысленно поблагодарил тех солдат, которые, мозоля руки, в сорокаградусное пекло долбили ломом эту неподатливую землю, — теперь их окоп послужит рядовому Цветкову: в нем не так холодно, и ветер в бессильной злобе мечется над головой. Но вскоре не замедлила явиться дурацкая мысль, что сейчас он сидит в земной утробе как в могиле, а наверху стынет кладбищенская одинокость и пустота, — ему стало не то чтобы страшно, а противно. К тому же он подумал, что в этой берлоге ребята могут месяц искать его и не найдут.

Он сильным рывком выскочил из окопа, словно по сигналу «в атаку», и этот ловкий удачный прыжок ему даже понравился — он проделал его несколько раз и немного согрелся.

Отойдя от окопа шагов на десять, Родион с испугом почувствовал, что его опять тянет прыгнуть в окоп и прислониться к стене. Уж не хочется ли ему спать? В книжках вот так и замерзали. Нет, спать ему не хочется и не холод его гонит туда. Что же?

Оглядевшись но сторонам, Родион понял, что в окопе ему было спокойнее не только потому, что там не дуло, не обжигало ветром, но еще и потому, что в нем резко суженное четырьмя заледенелыми стенками пространство давало ощущение уюта. Но стоило ему подняться в полный рост над землей и окинуть глазами-разметавшуюся в белой горячке степь, как опять возникало чувство заброшенности.

Родиону вдруг до тоски захотелось подержать, почувствовать в руках что-нибудь тяжелое, твердое. Он вспомнил о бревне. Ему казалось, что, будь сейчас это бревно при нем, на плечах, ему было бы в десять раз легче. Почему-то вспомнилось, как он сгружал с ребятами бревна на товарной станции, как сладко было тогда чувствовать себя растворенным в такой же вот метельной ночи, в том радостном опьянении, которое приносила работа.

Потом они пили чай у Матвеича, спорили о смысле жизни — и это было прекрасно. Где сейчас Матвеич? Наверно, опять его маленькая сторожка набита шоферами и солдатами.

Мысль о Матвеиче почему-то сразу успокоила Родиона, словно повеяло на него той силой и добротой, о которой не догадывался, наверно, и сам старик. Родион даже почувствовал стыд за свой страх, когда представил на себе суровый испытующий взгляд Матвеича и его язвительную усмешку.