Борис Леонов - Солдаты мира

Сейчас Баранцеву показалось, что Ниязов подрос и возмужал. На нем уже более привычно сидело выстиранное хебе, с лица выветрилось то робкое беспокойное выражение, по которому можно было сразу отличить молодого солдата. Баранцев поспешил весело подморгнуть Ниязову, и тот с готовностью заулыбался. В казарме было холодно и неуютно. Многие кровати стояли с обнаженными ребрами. Баранцева охватила досада: ему хотелось побыстрее увидеть, какую реакцию на лицах ребят вызовет его возвращение. Теперь надо ждать весь полк, но это уже будет не та встреча. Его приезд потеряет всякое значение, а главным станет их возвращение. Внезапно Баранцев радостно вздрогнул: койка Цветкова не пустовала. Он, волнуясь, подошел к Родиону и сердито шепнул ему на ухо:

— Батарея, подъем!

Родион рывком отбросил одеяло и спрыгнул на холодный пол.

— Здравствуй, вояка, — засмеялся Баранцев.

К Родиону вернулась недавняя, еще не рассосавшаяся горечь, и он с тоскливой улыбкой протянул руку ефрейтору.

— Дивизион на учениях. Меня на время поставили дежурным радиотелефонистом. Вместо Палийчука, — с торопливым смущением заговорил он, пытаясь вызвать в себе прежнюю неприязнь к Баранцеву: в его словах ему опять почудилась издевка. Он поправил сползающую шинель и откинулся на подушку.

— Ты что-то похудел, — осторожно сказал Баранцев после неловкой паузы.

— Да и ты не поправился. До отпуска был толще.

— В армии режим, а дома ешь, когда захочешь. Утром зарядился — и до вечера сыт.

Баранцев замолчал. Его обидело то, что Родион невольно толкает его говорить всякую чепуху. Ему вдруг захотелось, чтобы Цветков опять вызвал его на откровенность и этим снова приблизил его к себе. Баранцев с удивлением обнаружил, что ни перед кем ему так не хочется высказаться, как перед Цветковым. Перебирая в памяти близких людей, он понял еще и то, что, в сущности, друзей у него никогда не было.

— Ты до сих пор сердишься на меня? — спросил он неожиданно.

Родион быстро взглянул на Баранцева и радостно усмехнулся, но вдруг съежился и поскучнел. Ему разом припомнился вчерашний день, весь тот стыд и унижение перед самим собой, которые и до сих пор не утратили своей мучительной остроты. Родион с бессильной злостью подумал о том, что, когда ребята возвратятся с учений, Баранцев тоже узнает о его позоре и постарается при каждом удобном случае напомнить ему об этом: уж такова натура ефрейтора. Если раньше Баранцев таил к нему хоть какое-то уважение, то после этого он может посчитать его за самую последнюю сволочь и, конечно, не упустит момента с ехидной улыбочкой намекнуть ему о его дурной наследственности, избалованности и интеллигентской раздвоенности.

— Я теперь ни на кого не сержусь. Разве что на самого себя. И то раз в неделю, — ответил Родион и вдруг подумал, что лучше сейчас рассказать ефрейтору о своем позоре, чем дожидаться, когда ему расскажут ребята. — Почему тебе так хочется моего расположения? — осторожно спросил он.

— А тебе разве моего не хочется? — прищурился Баранцев, и Родион внезапно рассмеялся.

— Пригодился ли тебе мой напутственный совет?

— Пригодился. Ты был прав: человеку необходимо возвращаться к тому, что никогда не возвратится. Я раньше ненавидел свою улицу, грязную и заброшенную. Почти никто о ней в городе не знал. Но вот мы переехали в отличную квартиру в центре города. И мне стало жалко мою старую улицу. Двадцать лет я на ней прожил. Теперь ее сровняют с землей. Будут строить приборостроительный завод.

— А старых друзей навестил?

— Ты знаешь, Родион, я вдруг понял, что у меня никогда не было друзей. Был я у своих некоторых одноклассников, однокурсников. Не знаю: или я поглупел, а они поумнели, или наоборот. Такие скучные люди. Они, наверно, и не догадываются, что, кроме разговоров о футболе, зарплате, записях Высоцкого, существуют и другие темы. Если б они подслушали наши с тобой рассуждения о совести и прочих абстракциях, то многие сочли бы нас чокнутыми. Такой сытой мещанской провинцией от них запахло… — Баранцев вдруг замолк, смущенный внимательным взглядом Цветкова, который как будто спрашивал: уж не подстраиваешься ли ты под меня, парень, не заискиваешь?

— У этих людей или не было настоящих страданий, или страдания прошли, не задев их сердца.

— Ты думаешь, все дело в страданиях?

— Уверен, — нахмурился Родион.

— Но если их нет, не выдумывать же их себе?

— Зачем? Они сами придут. К тебе они разве не пришли? — загадочно улыбнулся Родион.