Борис Леонов - Солдаты мира

Что делать — я Борису посоветовать не мог. Понятно, боится матери. Отец у него — гость в доме, работает в «почтовом ящике» — дни и ночи пропадает в командировках. А мать — кто не знает ее! — самая бойкая продавщица в гастрономе. Перед ней вся Апрелевка в очереди на цыпочках стоит. Ее за грубость сколько раз увольняли. И ничего, работает Мария Ивановна. Я, говорит, как Манька-встанька. Перед матерью Борис тише воды, ниже травы.

— Нет, не будет Николаша обнародовать записку — это он так, для острастки.

— А если зачитает! — опять ужаснулся Борис и отрешенно махнул рукой: — Нет, надо завязывать. Кончать надо. Иначе вся репутация в тартарары.

Два дня Борис делал вид, будто не знает Галку. Даже не здоровался. «Соблюдают конспирацию», — догадался я. И мне Борис сказал: «Не подходи. Мало ли что?»

На третий день я был дежурным по классу. Когда после перемены все уже сидели за партами, я выглянул в коридор, нет ли учителя. Напротив дверей стояла Галка.

— Паша, — зашептала она, оглядываясь на канцелярию, — передай, пожалуйста, Борису… — и протянула записку.

И глаза у Галки были такие, что в эту минуту я взял бы записку на виду у всего педсовета.

Я схватил записку и ринулся в класс.

— Вот, — сказал я Борису, — держи, — и нащупал под партой его руку.

— От нее? — спросил Борис и посмотрел на меня как на чумного. — Верни немедленно! На следующей же перемене верни. Все кончено!

— Как же так? — смутился я. Но спорить было поздно — в класс вошел Николай Григорьевич и начался урок истории.

На перемену я решил не выходить — что отвечу Галке, если спросит? Но после уроков мы столкнулись с ней лицом к лицу в раздевалке. Она ничего не спросила, но глаза ждали ответа, и я не смог не солгать.

— Все… Все в порядке, — сказал я.

С Борисом мы долго шли не разговаривая, но возле дома я не выдержал.

— Что же получается, Борь, — начал я осторожно, — выходит, прощай любовь? Из-за какой-то записки?

— Да что ты понимаешь в любви! — огрызнулся Борис — Ну, встречались. Ну и что? А ты знаешь, что в таких ситуациях люди портят себе биографию? И будет потом сплетня хвостом тащиться до самого выпуска…

Долго мы шли молча.

— Ладно, закончим этот разговор, — сказал Борис примирительно, — давай-ка завтра съездим за мотылем и — на рыбалку!

В субботу после уроков, не заходя домой, мы сели в электричку и поехали в зоомагазин. Борис уткнулся в «Неделю», а я смотрел на него и радовался.

Когда он начал встречаться с Галкой? Вроде бы недавно. И хотя каждый день мы сидели с ним за одной партой, с тех пор как будто и не виделись. Долго не виделись. А сейчас опять встретились, едем за мотылем, а завтра махнем на рыбалку. Да здравствует дружба мужская! А любовь, даже если я в ней и не понимаю, видать, большая эгоистка. Чуть было не отняли друга.

Все это я как бы говорил Борису мысленно, а вслух сказал другое.

— Как же теперь Галка? — спросил я, словно мы и не заканчивали вчерашнего разговора.

Не отрываясь от газеты, Борис раздраженно бросил:

— Что тебе далась эта Галка? Конченное дело. И давай не будем комментировать…

— Значит, нет любви? А д’Артаньяны, про которых ты так горячо говорил на диспуте?..

Борис тут же перебил:

— Брось ты эту ахинею разводить… Любовь… любовь… — И тут же воспользовался недозволенным приемом, ударил открытой перчаткой: — Сам-то хоть раз поцеловал кого-нибудь?

— Подумаешь! — вспылил я. — Может, и целовал, какое достижение! Что в этом особенного? Хочешь… — я огляделся и увидел напротив девушек. — Хочешь, подойду и поцелую вон ту блондинку?

— Чего-чего? — но понял Борис.

Я подошел к соседней лавочке, поцеловал блондинку и выскочил в тамбур. На следующей остановке я сошел с электрички. В Москву Борис поехал один.

На какой это было остановке? Я тогда не заметил. Я вообще ничего но видел. Перед глазами в мутном овале девчата. Сидят на лавочке, переговариваются. Три-четыре шага. Блондинка даже не успела отвернуться. И сказать ничего не успела. Я наклонился — и ослепительный локон обжег мои губы. Родинка… Я, кажется, поцеловал ее в родинку. Только родинку и запомнил. Над краешком губ. И еще — запах локона, словно он откустился от черемухи.

— Не ожидал от тебя такой прыти, — сказал вечером Борис — А девчонка ничего… Хорошую она тебе затрещину влепила. (Когда? Я даже и не заметил!) Нахалом тебя обозвала. Пришлось подсесть, провести разъяснительную работу. А зовут ее, между прочим, Лида!

…«Как тогда? как тогда? как тогда?..» — приговаривают колеса. Километровый столб, будто судья на дистанции, показал в окно электрички число километров, которые уже отделяют меня от Апрелевки. Двадцать, двадцать один… А как далеко, как безвозвратно я отъехал!