Борис Леонов - Солдаты мира

Его первый прыжок был только странным. Ему было совсем не страшно. Он только удивился: слишком много он выслушал рассказов и слишком долго ждал прыжка.

В самолете он безотрывно смотрел в иллюминатор на пятнистую — черным по белому — землю, стараясь ни о чем не думать, отгоняя мысли о предстоящем. Все молчали, он тоже. Другие зевали, и он зевал, считая, что это от скуки. Он все смотрел в иллюминатор на заснеженную землю с неправильной формы пятнами леса; земля была не так уже далеко (отчетливо видны были дороги, отдельные группы деревьев, дома смотрелись даже не плоско, а в аксонометрии), и именно это ощущение близости земли осознавалось отчетливее всего. Слишком близко… Вот в таком полусонном, заторможенном состоянии он и летел, отмечая про себя, что лес черный, снег белый, сидящие напротив все на одно лицо — у всех серые блины, а не лица. Но когда появился штурман, подошел к люку, для устойчивости расставил ноги, открыл, наконец, дверь, в которую ворвался тугой поток холодного воздуха, Климов посмотрел в образовавшееся в фюзеляже отверстие, не увидел ничего, кроме того, что это всего лишь дыра в фюзеляже, и ощутил вдруг настоятельную потребность прыгнуть. Он не должен быть хуже других! Нет. Он сейчас прыгнет… Он услышал сирену, увидел зеленую лампочку над плечом штурмана, злое, уставшее его лицо, нетерпеливо машущую руку, подгоняющий, торопящий жест, гримасу нетерпения на грубом обветренном лице. Солдаты из левого по полету ряда исчезали в светлой дыре, очередь стремительно приближалась. В своем ряду он стоял вторым; увидев, что сосед оттолкнулся от порожка, сделал очень большой шаг…

Наверняка эти несколько секунд он не помнил, он их потом домыслил.

— Ты прыгал на мозжечке, — смеясь, объяснял ему на другой день доктор.

— Я все помню, — уверял Климов. — Помню!

Ребята рассказали: с испугу он едва не оседлал прыгавшего перед ним Назирова. Однако Климову казалось, что соображал он отчетливо: дважды его сильно швырнуло, с опозданием он вспомнил, что надо считать, но уже на «пятьсот два» автоматический прибор щелкнул и… О, этого он больше никогда не испытает! Беспорядочное падение прекратилось внезапно. Он в первый раз в жизни застыл, как бы подвешенный в воздухе. Это было ни с чем не сравнимое ощущение: ты не падал, на тебя не набегал поток воздуха, тебя никуда не несло, не тащило, кругом было только голубое, прекрасное, чистое, без морщинки, пространство. И где-то в этом пространстве был помещен ты. Он поднял голову, увидел белоснежный купол своею парашюта и закричал, смеясь, радостно, даже выругался от восхищения. Его распирало такое счастье, какого, без сомнения, он прежде не знал и, наверное, не узнает больше. Белый купол раскрывшегося парашюта, безоблачное небо после бреда падения — это может оценить только прыгающий впервые!

С тех пор Климов уже не закрывает глаза, отталкиваясь от порожка, не оставляет в стороне руку с выдернутым кольцом, а сразу прижимает ее к груди. Теперь ничто не мешает ему спокойно считать «пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три», если он решил почему-то в этот раз посчитать; он умеет теперь так управлять телом, что его уже соблазняют несложные опыты. Появились новые ощущения, доставляющие удовольствие, но повторить радостное мгновение первого прыжка уже не удастся никогда.

Сколько прыжков осталось позади — сперва с «кузнечиков» Ан-2, потом с тяжелых кораблей, в два, в четыре потока… Не совсем понятный первый, самый трудный четвертый, веселые прыжки, когда ребята на бегу, грохоча подковами по железу аппарелей, кричали, беснуясь, или прыжки на лед, ночью, в грязь, на распаханное и схваченное морозами — самое страшное для ног — поле, прыжки в траву по пояс… Растаскивало их ветром, тащило физиономиями по стерне, на деревьях повисали не самые ловкие из них, отбивали до черноты пятки, в жуть опускались по ночам, когда не знаешь, что под тобой… А все равно прыгать хотелось…

— Эй, разведка, — кричат из кабины грузовика, — когда вы уже, однако, прыгнете?

Климов оборачивается. Знакомый водитель смотрит на него осоловевшими со сна узкими глазками.

— Спи, Сибирь, — говорит Климов, — у тебя-то служба идет. Ты-то чего переживаешь?

— Есть охота. Опять, однако, обед с ужином совместят.

— Не похудеешь, — вяло говорит Климов, — вишь, какой гладкий стал, глаза уже не открываются. Жена не узнает, когда домой вернешься.

— Хо-хо, — смеется водитель. — Это я пухну с голода.

— Прыгнем, — говорит Климов, — за нас, камрад, не волнуйся, в разведке все по расписанию.