Владимир Харьковский - Мастерская отца

Стелла Илларионовна с трепетом вдыхала острый скипидарный запах сапожного крема, которым были смазаны сапоги старшего лейтенанта, запахи кожаных ремней, цветочного одеколона, которым он освежил после бритья свое лицо, — на висках и твердом прямоугольном подбородке играл сиреневый глянец, — крепкого табака, и где-то в глубине сознания у нее напряженно билась мысль: с Картошкиным что-то случилось…

Сдержанно кашлянув в кулак, старший лейтенант сказал глухим, простуженным голосом:

— Мы подозреваем Картошкина Владимира Валентиновича в совершении преступления, которое квалифицируется статьей сто сорок девятой Уголовного кодекса Российской Федерации, частью второй, предусматривающей наказание…

В ее сознании отпечаталось лишь — «умышленный поджог», слово «подозреваем», она не восприняла.

Милицейский подал бумагу, исписанную с обеих сторон ровным убористым почерком:

— Ознакомьтесь и подпишите.

Стелла Илларионовна глянула на лист: «По существу заданных мне вопросов поясняю следующее». Наморщила лоб, вникая. Другая фраза, начинавшаяся с немыслимого деепричастного оборота и следующие за ним ряд причастных — привели ее в ужас. Она сжимала губы, покашливала, делая вид, что понимает все это, но смысл написанного совершенно не давался ей, ускользал, прятался в сложнейших синтаксических конструкциях и, казалось, тем самым бесконечно усугублял вину юного Картошкина… С радостью пробежав глазами последнюю фразу: «С моих слов записано верно и мною прочитано», она быстро поставила коротенькую изящную роспись и отдала документ милицейскому, и тот, в свою очередь, высморкался в крупный клетчатый платок и быстро спрятал бумагу в планшет. Он был крайне смущен тем, что ему приходится общаться с людьми учеными, с буквоедами, как любил он, за глаза, величать учителей, ожидая, что юная учительница начнет придираться к его бумаге, вычеркивая слова, запятые — переживал и маялся…

Вот что перенесла Стелла Илларионовна перед тем, как они остались с глазу на глаз с Володькой Картошкиным в коридоре.

Она думала, что Картошкин насторожится, испугается, а может быть, и сбежит от нее. Но он был беспечен, доверителен и весел.

— Мне всегда нравилась твоя честность, Картошкин! — подчеркнуто вежливо сказала директриса. — В наше время — это очень положительная черта. Учителя могут гордиться, что за десять лет сумели сделать честность неотъемлемой чертой твоего характера…

Володька слушал ее и не слышал, на участкового глядя, а тот на него — задумчиво, исподлобья, вроде как изучал, думал — что же он, поджигатель-то, такой спокойный?

А директриса — свое, не без тайного умысла, конечно: осенью в гардеробе целая вешалка курточек и пальто сгорела — должно быть, кто-нибудь из учеников плохо окурок затушил и в карман положил. Так у нее мысль мелькнула: не Картошкина ли это рук дело? — если так, то деньги, которые у нее из зарплаты за испорченную одежду высчитали, вроде как за небрежную охрану школьной собственности, теперь могут обратно вернуться:

— …честность, Картошкин, лучшее качество молодого человека. С возрастом она приобретает особую ценность. Она помогает человеку правдиво прожить жизнь, и как это прекрасно — с правдой через всю жизнь!..

Наконец она кончила, на участкового смотрит: уйти им со Стеллой Илларионовной или остаться? Им интересно, как Картошкина будут допрашивать и вроде как неловко — не хочется человеку мешать, так как он при исполнении.

Понял старший лейтенант чужие сомнения.

— По закону я обязан провести опрос несовершеннолетнего в присутствии педагога…

— Хорошо! — тут же откликнулась директриса.

— Пишите, Иван Димитрич! — оживился Володька, увидев, что участковый достал из планшета бумагу. — Картошкин Владимир Валентинович… Семнадцати лет. Не женат. Образование незаконченное…

Покряхтывая, милицейский взялся записывать на бланк изученную им вдоль и поперек анкету юного Картошкина.

Соседские ссоры, хулиганства на Северной улице райцентра, кражи голубей, кроликов, угон велосипедов — обо всем что-нибудь знал или слышал Володька, и этим был очень полезен участковому.

А Володька, решив, если с ним разговаривают в школе, а не в отделении, то старшего лейтенанта опять привела к нему какая-нибудь бытовая тяжба, напряг память: что он знает? Но кроме того, что несколько дней назад через три дома от Сучковых сняли с веревки простыни, не вспомнил.

Кончалась Володькина ученическая жизнь. Оставались от нее считанные дни, и от того в школе учителя смотрели на десятиклассников почти как на посторонних. Уроки в эти последние дни перед экзаменами шли с пятого на десятое. Выпускные классы, а их было два в школе, то объединяли для лекций, то водили на экскурсию на животноводческую ферму, где они смотрели, как доят коров, или в промкомбинат, где женщины на швейных машинах шили чехлы для матрасов. А однажды к Володьке в класс Стелла Илларионовна привела видного молодого мужчину с припухшим лицом и темно-коричневой нутриевой шапкой в руках. Несмотря на май, погода на дворе держалась прохладная.