Михаил Шолохов - Донские рассказы (сборник)

Ночь неуклюже нагромоздила темноту в проулках, в садах, в степи. Ветер с разбойничьим посвистом мчался по улицам, турсучил скованные морозом голые деревья, нахально засматривал под застрехи построек, ерошил перья у нахохленных спящих воробьев и заставлял их сквозь сон вспоминать об июньском зное, о спелой, омытой утренней росой вишне, о навозных личинках и о прочих вкусных вещах, которые нам, людям, в зимние ночи никогда не снятся.

Возле школьного забора в темноте тлели огни цигарок. Иногда ветер схватывал пепел с искрами и заботливо нес ввысь, покуда искры не тухли, и тогда снова над густофиолетовым снегом дрожали темь и тишина, тишина и темь.

Один, в распахнутом полушубке, прислонясь к забору, молча курил. Другой стоял рядом, глубоко вобрав голову в плечи.

Молчание долго никем не нарушалось. Немного погодя завязался разговор. Говорили придушенным шепотом:

– Ну, как?

– Препятствует. У тестя девка в работницах живет, так он надысь подкапывается. «Договор с ней заключали?» – спрашивает. «Не знаю», – говорю. А он мне: «Надо бы председателю знать, за это по головке не гладят…»

– Уберем с дороги?

– Придется.

– А ежели дознаются?

– Следы надо покрыть.

– Так когда же?

– Приходи, посоветуем.

– Черт его знает… Страшновато как-то… Человека убить – не жуй да плюй.

– Чудак, иначе нельзя! Понимаешь, он могет весь хутор разорить. Запиши посев правильно, так налогом шкуру сдерут, опять же земля… Он один бедноту настраивает… Без него мы гольтепу эту во́ как зажмем!..

В темноте хрустнули пальцы, стиснутые в кулак.

Ветер подхватил матерную брань.

– Ну, так придешь, что ли?

– Не знаю… может, приду… Приду!

Ефим, позавтракав, только что собрался идти в исполком, когда, глянув в окно, увидел Игната.

– Игнат идет, что бы это такое?

– Он не один, с ним Влас-мельник, – добавила жена.

Вошли оба в хату и, сняв шапки, истово перекрестились.

– Здорово дневали!

– Здравствуйте, – ответил Ефим.

… – С погодкой, Ефим Миколаич! То-то денек ныне хорош выпал, пороша свежая, теперь бы за зайчишками погонять.

– За чем же дело стало? – спросил Ефим, недоумевая, зачем пришли диковинные гости.

– Куда уж мне, – присаживаясь, заговорил Игнат. – Это тебе можно: дело молодое, пришел ко мне, прихватил собак – в степь. Надысь собаки сами лису взяли возля огородов.

Влас, распахнув шубу, сел на кровать и, покачивая люльку, откашлялся.

– Мы это к тебе, Ефим, пришли. Дельце есть.

– Говорите.

– Слыхали, что хочешь ты с нашего хутора переходить на жительство в станицу. Верно?

– Никуда я не собираюсь переходить. Кто вам это напел? – удивленно спросил Ефим.

– Слыхали промеж людей, – уклончиво ответил Влас, – и пришли из этого. Какой тебе расчет переходить в станицу, когда можно под боком купить флигелек с подворьем и совсем даже задешево.

– Это где же?

– В Калиновке. Продается недорого. Ежели хошь переходить – могем помочь и деньгами, в рассрочку. И перебраться помогем.

Ефим улыбнулся:

– А вам бы хотелось спихнуть меня с рук?

– Ты выдумаешь! – Игнат замахал руками.

– Вот что я вам скажу. – Ефим подошел к Игнату вплотную. – С хутора я никуда не пойду, и вы отчаливайте с этим! Я знаю, в чем дело! Меня вы не купите ни деньгами, ни посулами! – Густо багровея, судорожно переводя дух, крикнул, как плюнул, в ехидное бородатое лицо Игната: – Иди из моей хаты, старая собака! И ты, мельник… Идите, гады!.. Да живей, покедова я вас с потрохами не вышиб!

В сенцах Игнат долго поднимал воротник шубы и, стоя к Ефиму спиной, раздельно сказал:

– Тебе, Ефимка, это припомнится! Не хочешь добром уходить? Не надо. Тебя из этой хаты вперед ногами вынесут!

Не владея собой, Ефим сграбастал воротник обеими руками и, бешено встряхнув Игната, швырнул его с крыльца. Запутавшись в полах шубы, Игнат грузно жмякнулся о землю, но вскочил проворно, по-молодому и, вытирая кровь с разбитых при падении губ, кинулся на Ефима. Влас, растопырив руки, удержал его:

– Брось, Игнат, не сычас… успеется…

Игнат, угнувшись вперед, долго глядел на Ефима недвижным помутневшим взглядом, шевелил губами, потом повернулся и пошел, не сказав ни слова. Влас шел позади, обметая с его шубы налипший снег, и изредка оглядывался на Ефима, стоявшего на крыльце.

Перед Святками к Ефиму во двор прибежала, обливаясь слезами, Дунька – Игнатова работница.

– Ты чего, Дуняха? Кто тебя? – спросил Ефим и, воткнув вилы в прикладок соломы, торопливо вышел с гумна. – Кто тебя? – переспросил он, подходя ближе.