Фазиль Искандер - Сандро из Чегема. Том 1

— А где лошадь? — перебил его Колчерукий.

— Лошадь, я думаю, он держит где-нибудь в лесу, — сказал председатель.

— Мы так думаем» — поправил его Махты. Ему уже приходилось напоминать, что он тоже власть, но в Чегеме, как и по всей стране, это забывалось…

— Надо допросить Сандро и осмотреть место, где найдены кости бухгалтера, — подытожил милиционер.

— Поедем к ореху, а там и до Сандро рукой подать, — сказал Махты.

Председатель попрощался со всеми и ушел в правление.

Махты оседлал свою лошадь, которая паслась во дворе сельсовета, и все пятеро выехали в сторону молельного ореха.

— Об одном прошу, — сказал старший родственник, подъезжая поближе к милиционеру, — не оскверните кости нашего родственника — не надо их щупать там, мерить, лапать…

Тут милиционер опешил и остановил лошадь.

— Но я собираюсь, — сказал он, — забрать кости вместе с Сандро…

— Ты из России приехал или из Кенгурска? — спросил старший родственник и тоже остановил лошадь. К нему подъехал младший родственник и остановился рядом. Теперь все остановили лошадей.

— Из Кенгурска, — сказал милиционер, краем глаза послеживая за правой рукой младшего родственника. Тот перебросил поводья в левую руку.

— И ты не знаешь, что абхазец не разбрасывается костями родственника!

— Знаю, но закон требует кости, чтоб установить труп.

— Значит, хотите дважды нас опозорить? — спросил старший родственник.

— Трижды! — поправил его младший. — Убили — раз. Сожгли — два. Кости увозите — три.

— Да, трижды, — согласился старший родственник, выслушав младшего и посмотрев на милиционера.

— Не считая лошади, — добавил Колчерукий, оглянувшись. Он был впереди.

— Не считая, — терпеливо согласился старший.

— Суд, — сказал милиционер и развел руками.

— Да, — как бы сочувствуя родственникам, добавил Махты, — у них такой обычай, кости адвокатам показывать.

Он тронул лошадь и все поехали.

— Неужели вы думаете, — после глубокого раздумья сказал старший родственник, — что мы допустим это?

— Что это? — спросил милиционер.

— Что ты, гремя костями нашего родственника, поедешь в район?

— Если туго завязать… — начал было милиционер.

— Ни слова! — перебил его младший родственник, слегка наезжая на него лошадью.

— И неужели вы думаете, мы допустим, — продолжал старший, — чтобы его государство судило, а не мы?

— А почему? — миролюбиво отозвался Махты. — Сейчас государство хорошо судит.

— Не спорю, — согласился старший родственник, — государство судит неплохо. Но он у нас убил родственника, а не у государства.

Они выехали из буковой рощи, и, когда тропа пошла по косогору, далеко внизу открылось рыжее кукурузное поле. Отсюда, с тропы, были видны фигурки крестьян, ломающих кукурузу.

— Э-гей, гей, Кунтаа! — крикнул Махты, остановив лошадь и страшно раздув шею.

Было видно, как запаздывает звук: люди на кукурузном поле замерли уже после того, как Махты докричал.

— Эге-гей, чего тебе! — наконец отозвался один из них. Махты снова напружинился и, раздувая шею, закричал:

— Приходи к Большому ореху! Большому! Большо-муу!

— Зачем он нам? — спросил милиционер.

— Он разгребал дупло, — пояснил Махты.

Они стояли на тропе и смотрели, как далеко внизу фигурки остановились, видно, о чем-то переговаривались. Потом разом все стали подниматься к тропе. Те, что работали, скинув рубахи, на ходу одевались и затягивали пояса.

— Тьфу ты! — сплюнул Махты. — Так я и знал, что все попрут.

Он почистил глотку и снова стал кричать, чтобы подымался только Кунта. Остальные после некоторого раздумья неохотно повернули обратно.

— Тронули, сам придет, — сказал Махты, и они поехали дальше.

Через час пятеро всадников подъехали к молельному ореху Они спешились у коновязи, а Колчерукий, взяв свою лошадь под уздцы, спустился к роднику.

— Моя лошадь пить хочет, — пояснил он с нескрываемым эгоцентризмом старого лошадника.

— Вот здесь лежат его кости, — протянул Махты руку с камчой, указывая на пещеру дупла.

Оба родственника, скорбно приосанившись, тихо подошли к дуплу. Старший, молча сняв башлык с потной головы и нанося по лбу символические и потому тихие удары ладонью, репетировал будущий ритуал оплакивания. Ударяя по лбу ладонью, он пропел тихим речитативом слова скорби, отчасти прозвучавшие как обещание возмездия.

Через минуту младший родственник, стоявший за ним, слегка повернул его за плечи и отвел в сторону, где тот, отвернувшись от остальных, утер якобы повлажневшие глаза и неожиданно громко, с видимым облегчением высморкался. После этого он решительно надел на голову башлык в знак перехода из мира скорби в мир действия.