Фазиль Искандер - Сандро из Чегема. Том 2

Я вспомнил ослика, встреченного на обратном пути, и сказал об этом пастухам.

— Это наш осел, — оживился Чанта, — мы его уже два дня ищем. Его закусали остальные ослы, и он сбежал. Где ты его встретил?

Я объяснил, насколько это было возможно.

— Надо будет Кунту послать за ним, — сказал он, — как бы его медведь не зарезал.

— А почему они его закусали? — спросил я. Чанта промолчал, а Бардуша расхохотался.

— Ревнуют, — сказал он, — видно, он нашей ослице приглянулся.

«Значит, они все-таки иногда останавливаются», — подумал я.

Поближе к вечеру, хотя и раньше времени, Кунта пригнал телят и сказал, что один теленок куда-то исчез.

— В щель провалился, — заметил Бардуша, — больше деться ему было некуда. Сейчас пойду поищу.

Он вошел в балаган и вышел оттуда с фонариком и мотком веревки. Я присоединился к нему. Когда мы уходили, Чанта уже разъяснял Кунте, где и как найти сбежавшего ослика.

Мы прошли луг и, овеваемые холодом ледника, подошли к нему. Ноздреватый снеголед местами отливал старческой желтизной. Трухлявая мощь ледника. Осколки скал и камней здесь и там были впаяны в его поверхность. Он кончался вымоиной, в глубине которой глухо журчали талые воды. Освещая фонариком дно, Бардуша медленно двигался вдоль нее.

— Вот он, — сказал Бардуша, когда мы прошли уже метров триста. Он лег на траву и поглубже сунул руку с фонариком в вымоину. В жидком свете я едва различал подобие живого существа.

Сделав петлю на конце веревки, Бардуша сказал:

— Если теленок сломал ногу, поужинаем свежей телятиной… Но я думаю, он соскользнул…

Вручив мне фонарик, Бардуша лег на траву и стал опускать веревку. Теленок лежал на дне, и Бардуша долго не мог накинуть ему на голову петлю. Наконец продел!

Это был, вероятно, редчайший случай в истории, когда при помощи петли не душили, а пытались спасти от смерти. Бардуша осторожно затянул петлю и, встав на ноги, начал плавно вытягивать веревку. Тело теленка приподнялось и пошло вверх. Бардуша, равномерно перебирая руками, тянул веревку. Так тянут ведро из колодца, когда боятся расплескать воду.

Весь мокрый, полузадохшийся теленок появился над вымоиной. Бардуша вытащил его, стянул петлю с шеи и поставил его на ноги. Бедный теленок упал, но открыл глаза и чихнул. Бардуша ощупал его ноги и убедился, что теленок их не сломал.

Я вполне искренне отказался от свежей телятины, ибо это было милое существо с припухлыми росточками рожек, с коричневой шерстью и белым пятном на боку, отдаленно напоминающим Гренландию на школьном атласе.

— Будет жить, — сказал Бардуша и, приподняв теленка, взвалил его на плечи, — он там пролежал не больше двух часов.

Когда мы пришли к стоянке, Чанта и Хасан-Хозе уже доили коров. Бардуша нашел глазами мать этого теленка и, подойдя к ней, поставил его рядом. Теленок стоял, пошатываясь. Корова стала облизывать его. Теленок все стоял, пошатываясь, и уже казалось, что корова удивляется его равнодушию к ее вымени. Бардуша подошел к нему и, приподняв, поставил возле вымени. Теленок остался безразличен. Бардуша ткнул его мордой в сосец. Теленок не мог вспомнить, что надо делать. Бардуша приподнял его голову одной рукой, а другой нажав на сосец, выцедил ему на губы струйку молока. Теленок облизнулся. Бардуша выцедил еще одну струйку. Теленок ожил. Бардуша сунул ему в рот сосец, и теленок, наконец вспомнив, как это делается, зачмокал, толкаясь головой в вымя.

…На этот раз Кунта вернулся во время ужина.

— Нашел? — спросил Чанта.

— Пригнал, — ответил Кунта.

— Ай, мой Кунта, — сказал Чанта поощрительно, — что бы мы делали без тебя! Присаживайся поближе к огню.

— Он охотно повернул или упрямился? — спросил я.

— Я его палкой огрел, и он повернул, — сказал Кунта и, присев у огня, принялся за ужин. Однако после нескольких глотков, видимо, решив, что у меня нет исчерпывающего представления о предмете, добавил: — Осел хорошую палку уважает.

После ужина и долгого сидения у жаркого костра, когда пастухи стали устраиваться спать, я вышел из балагана. Из-за горы подымалась луна. Мохнатые, влажные звезды были непривычно ярки, как это бывает только в горах. Вдали бледным привидением светил ледник. Бодрая прохлада пронизывала тело. Журчал ручей.

И вдруг налетел знакомый топот. Из-за бугра вымчали тени осликов и понеслись невидимой линией своего круга. Я пересчитал их, пока они пробегали по лугу, и понял, что мой ослик прощен и допущен к великому марафону. Однако разглядеть, какое он там место занимает, было совершенно невозможно.