Фазиль Искандер - Сандро из Чегема. Том 2

Я осторожно стал открывать бутылку с шампанским, некоторым образом ожидая, что скандал начнется с нее, но пробка, вполне прилично чмокнув, отделилась от горлышка, и я разлил шипящую жидкость.

— За знакомство, — сказала она и, схватив стакан, жадно выпила его и добавила: — Мы вчера хорошо поддали…

Жадность, с которой она опорожнила свой стакан, и слова ее были в каком-то странном противоречии с необычайной свежестью лица. Она вынула из сумочки сигареты и закурила. Противоречие усилилось.

Это была стройная и вместе с тем ладно и крепко сбитая девушка. Она была одета в свежую голубую кофточку с погончиками и короткими рукавами, в ослепительно белые брюки и белые туфли.

Темная челка падала на глаза и как бы насмешливо исключала из игры символ ума. Может быть, именно поэтому хотелось раздвинуть ее как чадру, и взглянуть на этот символ. Необыкновенная подвижность красивого лица вызывала тревогу, боязнь, что благодаря этой бесконтрольной подвижности оно вдруг обернется безобразной гримаской. Однако, не становясь безобразным, оно добивалось своего, провоцируя внимание. Так подвижность кошки провоцирует внимание собаки.

— Зейнаб, куда намонтажилась? — раздался чей-то голос.

Я обернулся. Шагах в десяти за одним из соседних столиков, тесно облепив его, стояли человек шесть молодых людей. Они пили только кофе, но мне показалось, что у некоторых из них странно возбужденный вид.

— Не твое дело! — крикнула она туда, однако тут же следом послала улыбку, явно довольная, что ее наряд замечен.

— Зейнаб, вмажем опиухи! — раздался голос из-за того же столика и хохот компании.

— В другой раз, — опять улыбнулась она им и выпила второй стакан шампанского.

— Наркоманы? — сказал я.

— Да, — нежно улыбнулась она, — любители поторчать. Вон тот, что с краю, пятый год сидит на игле. У него сейчас глухой торчок. Вот он и молчит. У остальных бархатный.

— Неужели и вы? — спросил я.

— В жизни надо все попробовать, — назидательно сказала она, — чтобы было что вспомнить в старости. Я раз десять пробовала. Только не каждый день. Это сказки, что нельзя остановиться. Вот один из них сам соскочил с иглы, и ничего.

Пожилой человек, проходя мимо нашего столика, заметив Зейнаб, остановился, удивленно оглядел меня и сказал:

— Зейнаб, передай Дауру, в Краснодаре ждут…

Еще раз подозрительно оглядев меня, добавил:

— Пятнадцать или двадцать… Крайний срок послезавтра…

— Хорошо, — кивнула она и одарила его щедрой улыбкой. Тот не ответил на улыбку, возможно из-за меня, и прошел.

— Зейнаб, — крикнул один из наркоманов, — а я скажу Дауру, чем ты тут занимаешься!

— Заткнись, фуфлошник, — отрезала она, — с кем хочу, с тем и пью!

— Это тихарик, Зейнаб, — не унимался тот, — он вас всех кладанет!

Тут она на мгновение ощетинилась. Темные глаза в мохнатых ресницах вспыхнули. Явно обиделась, то ли за себя, то ли за нас обоих.

— Ты, Витя, совсем оборзел! — крикнула она. — Как бы потом жалеть не пришлось!

Я разлил шампанское. Она выпила свой стакан и сказала:

— Не обращай внимания. Я знаю, ты пишешь стихи. Посвяти мне стихотворение, кейфарик!

Я что-то невнятно промычал в ответ в том духе, что у нее, вероятно, есть человек, который может посвящать ей стихи.

— Нет, — сказала она, — он совсем другим делом занимается.

— Каким? — спросил я, хотя уже догадывался, кто он такой.

— Он богачей обкладывает налогами! — захохотала она, откидываясь. Так с хохотом падают в море или в постель. — Это же ваш лозунг: грабь награбленное!

Я кое-как отмежевался от этого лозунга. И тут она добавила:

— Ты не подумай, что я воровайка. Я его подруга. Он мне нравится, потому что никого на свете не боится. И щедрый. Он мне однажды сказал: «Я бы тебе купил машину, но ты же сумасшедшая, разобьешься!»

Она опять расхохоталась, откидываясь, и снова закурила.

И тут вдруг, сделав в нашу сторону несколько шагов с тротуара, подошла маленькая девочка в беленьких гольфиках и с большой нотной папкой в руке. Подходя, она что-то сердито бормотала.

Остановившись в двух шагах от нас, она бесстрашно посмотрела на Зейнаб и сказала:

— Девушке неприлично курить. Тем более в общественном месте.

— Иди, иди, — отмахнулась от нее Зейнаб, но девочка продолжала стоять, и тяжелая нотная папка слегка оттягивала ей плечико.

— А вы курите и, оказывается, пьете вино. Это неприлично, — сказала она строго.

— Иди лучше и побренчи своей мамаше, — ответила Зейнаб, но мне показалось, что она несколько смутилась.