Фрида Вигдорова: Это мой дом

Ребята молчали. Молчание было легкое, доброе, его не хотелось нарушать. Мы сидели, наслаждаясь общей близостью и покоем.

Митя словно бы и не уезжал. А ведь полтора года прошло, полтора года его не было среди нас. Но живая связь не ослабла: он был все время с нами, мы – с ним.

– Вот скоро ребятам уезжать, – сказал Митя. – Кончат десятый – и в разные стороны…

– Как птенцы из гнезда, – вставила Лючия Ринальдовна. Мы не могли не засмеяться – очень уж мало Виктор и Степан походили на птенцов.

– Разъедутся, – продолжал Митя с какой-то не свойственной ему ноткой грусти в голосе. – А потом и мы уедем, а сюда новые придут, и мы даже их знать не будем.

– Как же не будем? Приедем, познакомимся. Ведь ты будешь приезжать? – спросила Лида.

– Буду. Сперва, конечно, буду. А потом закинет, как говорится, судьба, занесет куда-нибудь за тридевять земель, год пройдет, два, три… Эх!..

– Между прочим, к чему ты это все? – не вытерпел Горошко. – Я тебя очень даже хорошо знаю и вижу. Ты к чему ведешь?

– Верно, я неспроста. Я вот к чему. Видите? Держи, Егор… Настя…. Лида… передай дальше…

По рукам пошел маленький, красный, как капля крови, кружок, на котором мелко, но четко было выведено: «Челюскинец». У значка была застежка, он был прост и хорош этой простотой и отчетливостью.

– Вот, – сказал Митя. – У каждого – у меня, у тебя, у него и у тех, кто придет сюда потом, – такой значок. Примета. Где бы ни встретил, помоги, как брату, даже если и видишь в первый раз. Понимаете? Родня родню узнает но фамилии или там по сходству. Ты, мол, Королев и я Королев – не сродни? «Ну-ка, где ты родился, как твоего отца звать? Так я есть, ты мне троюродный». Или, к примеру: «Что-то больно у тебя лицо знакомое. Не из наших ли будешь, не из Старопевска ли ты? Как тебе фамилия? Величко? Ну, так и есть, родная тетя! Двоюродный дядя!» А мы? Как мы будем узнавать друг друга? Вот на это и значок.

– Ах, хорошо! – из глубины души говорит Настя. – И мне такой значок?

– А как же! – говорит Лева. – Всем полагается, на всех хватит.

Он горд, Лева, он чувствует себя именинником. И еще на одном лице великое торжество: на глазастом, словно бы всегда удивленном лице Пети Любопытнова. Ведь это им доверились Митя и наши будущие летчики, им написали еще зимой про значки, Федя и рисунок приложил. И в величайшей тайне, в часы, когда никого не бывало в мастерской, они заготовили на всех эти красные кружочки.

– Конечно, всем будет по значку, – говорю я. – Вот Дмитрий – он самый старший, он сейчас и раздаст нам. Начнем с самого малого. Матвей, ну-ка иди сюда.

Семилетний белоголовый Матвей застенчиво протискивается вперед и становится рядом с Митей.

Лицо Короля и серьезно и ласково, и лукавая улыбка скользит по нему, и светят прозрачные, янтарные глаза.

Он прикрепляет значок к парадной рубашке Матвея и спрашивает:

– Что мы ему пожелаем? Давайте будем говорить самое главное, что нужно этому человеку.

С Матвеем мы знакомы недавно, и потому ребята некоторое время молчат. Потом наблюдательная Лена говорит:

– Пускай будет посмелее. А то он наступил на мыша… Да как закричит!

Матвей багровеет, он совсем уничтожен.

– Не робей, Матвей, ни волков, ни мышей! – серьезно советует Митя. – Ну, кто следующий?

– А я думала – желать надо счастья, – говорит Настя.

– Тогда будет всем одинаково. Счастье, радость – это дело такое, всем его надо побольше. А вот мышей боится Матвей, а хвастается много Литвиненко, а обижается часто…

– Лида! – говорят разом несколько голосов.

– А в драку лезет…

– Шурка!

– А смешливая очень…

– Наташа!

– А дразнит всех…

– Лепко!

Одно за другим сыплются пожелания, и зерно каждого – то, что о тебе думают товарищи.

Вот перед Митей стоит Якушев. Это случай посложнее, чем все, что было до сих пор. Некоторое время ребята молчат. Становится слышно, как звенит комар. И кажется, совсем рядом проносится поезд. И долго, долго еще мы слышим паровозный гудок – вот он тает в воздухе, тает, нет его…

– Что же мы пожелаем Виктору? – спрашивает еще раз Митя.

И Галя говорит:

– Не вкладывай душу в вещи.

Значит, и она умеет быть безжалостной.

В день, когда мне исполнилось тридцать четыре, я, встав поутру, нашел на столе стихи. Они были очень длинные, но я до сих пор помню такие строки: