Александр Бусыгин - Избранное

Однажды старик осмелился приоткрыть дверь пошире и остановился взглядом на одном парне. Был этот парень таких же лет, как и Митя, и такой же рослый. Сидел он лицом к дверям. Бесергенев заметил, что этот парень как-то упорно смотрит правым глазом, за все время не моргнув им ни разу, — боязливо стало Бесергеневу, и он тихонько затворил дверь.

«Кто такие?» — несколько дней думал Бесергенев и, выбрав сухой вечер, пошел к Королькову.

Корольков его давно не видал у себя, обрадовался, полез за евангелием, но Бесергенев остановил его:

— Погоди маленько, Пал Иваныч. Я хочу у тебя спросить: люди какие-то у Мити собираются.

— Я и забыл сказать! — воскликнул Корольков, — у него это не первый год. С осени начинают и до зеленой травы… Вы еще погодите, к вам и полиция в гости заявится.

— Это еще что за шутовщина такая? — упавшим голосом спросил Бесергенев, услышав, что полиция может пожаловать.

— Об этом долго объяснять.

— А там еще один какой-то есть, правый глаз у него, как у совы: сколько я за ним ни смотрел, он ни разу не моргнул.

— Да это же Николай Филимонов, — догадался Корольков, — главный их воротила. А глаз у него вставной. Николай — друг Митин. Отцы у них дружили, вместе на каторгу ушли, и сыновья тоже прижались друг к другу. Николай этот где только ни бывал, и нигде не уживается: то его прогоняют, то он сам уходит.

— Чего же это он так?

— Подбивает везде мастеровых против начальства.

…Ушел Бесергенев от Королькова сильно встревоженный.

Входил в свою комнату боязно, ожидал чего-то недоброго.

Ha-днях заканчивались работы в доме полковника Попова. Бесергенев, получив письмо от брата, собирался ехать в село и отказался от предложения Попова — наняться к нему в дворники.

«Как же теперь ехать? Разве можно сына оставлять в этой хате?» — думал Бесергенев, укладываясь спать. Он долго кряхтел и решил отложить поездку в село до весны. Утром, проснувшись по обыкновению раньше всех, Бесергенев разбудил Степана и вышел с ним во двор.

— Ты у меня смотри! Смотри в оба! Долго ли до беды? А то силы у меня еще есть, возьму в руки, завизжишь, как кутенок.

— Что такое, папашка?

— Что? Я тебе почтокаю! — рассердился старик. — Это тебе не в трактирах чтокать или у знакомых. — «У знакомых» он выговорил в нос и пренебрежительно. — Ты эти знакомства брось. А то дознакомишься до тюрьмы… Я поступлю в дворники к полковнику. Жить буду там. А ты здесь не вздумай с товарищами Митрия сдружиться. Подальше от них сторонись. Крючок сделай на свою дверь, чтобы к тебе не заходил никто. Слышишь, что я тебе говорю, али нет?! — рассердился старик. — Чего молчишь?!

— Слышу, папашка. Да я ведь никогда с ними не разговаривал. Мне не до этого, мне надо…

— Ну, помолчи, помолчи! — перебил его старик. — Слушай, что я тебе говорю. — Он постукал Степана по лбу и, снизив голос, закончил поучение: — Смотри, не упусти ума из головы.

…У Елены приближалось время родов. Степан еще чаще не ночевал дома, брал работу где только можно. Два раза по полдня, пропустил в мастерских — оштрафовали.

Через несколько дней после штрафа, проработав всю ночь на стороне, Степан пришел в мастерские, еле передвигая ноги. Глаза ежеминутно слипались. Стал фуговать ореховый брусок, взял лишнее, перекосил, — и был оштрафован.

Пришел Степан домой, еле сдержался, чтобы не зареветь белугой.

На дворе разыгралась вьюга, ветер стонал под окнами, бросался на ставни, осыпая их снегом, и выл разноголосо.

Свернувшись на полу калачиком, спал Костя, широко раскрыв рот. На дверке короба дымились подгоревшие портянки Степана. На плите выкипела чугунная кастрюля с борщом и с треском лопнула.

Елена, простонав весь день, спала, что-то бормотала во сне. Сергей ушел ночевать к деду.

Безудержным плачем заливался Петька, раскачивая подвешенную к потолку люльку.

Степан ничего не слышал; не услышал и того, как вошел к нему в комнату Митя, затушил взявшиеся огнем портянки и закачал Петьку.

Перед утром Степан собрался было задремать — загудел гудок на работу. Степан быстро вскочил с кровати, сунул кусок хлеба в карман и побежал в мастерские.

До обеда кое-как держался, потом, почувствовав сильную слабость, решил сходить в контору — отпроситься домой. Проходя мимо котельного цеха, где производился ремонт, Степан не заметил, как сорвался со стены кирпич, не услышал, когда закричали: «Эй эй, берегись!» — кирпич задел голову Степана, рассек на ней кожу до крови.

В приемном покое Степану перевязали голову бинтом. В конторе мастер, пожурив его за оплошность, отпустил домой, но строго-настрого приказал завтра же непременно явиться на работу.