Константин Скворцов - Рабочее созвездие

— Вася-то в 1956 году в Магнитогорское ремесленное поехал — так в лаптях его отправила. А не испортили Василия лапти-то! — Наталья Евсеевна лукаво смотрит на сына, потом на звезды его, что лежат на ее ладони (привез показать новую, вторую, № 200 значится на ней).

Наумкин разговор поддерживает охотно, хорошо им вдвоем.

— А чего стыдиться? Я в лаптях и зимой, и летом ходил. Первые ботинки из свиной кожи и сапоги кирзовые в ремесленном получил. Ох и гордился, и берег их. Ведь первые, а лет-то тогда мне уже под 20 было. Нам отец внушал, я его слова на всю жизнь запомнил и своим сыновьям повторяю: «Пень, как ни одень, пнем и останется. Была бы голова светлой, ум был бы. А вещи, одежда — не они человека красят».

— У нас в доме никогда ничего не запиралось, — продолжает мать рассказ о своей педагогике. А она весьма поучительна и современна. — Ведь если дети видят, что родители честно живут, и они чужого не возьмут никогда. А родители никудышные — и дети такими вырастут. Мы наших к честности и труду с малых годков приучали. К всякому труду, какой нужен. Дмитрий Федосеевич все говаривал: «Чай пить и то жарко. Работать надо везде уметь». А еще должна сказать: не пили у нас в деревне. Не заведено было. Уже если по особому какому празднику. А чтоб просто так или в получку — так никогда. И драк, бранных слов в дому нашем не было. А ведь правду говорят: жизнь-то прожить — не поле перейти. Всяко было. Раньше ведь девок не спрашивали — «пойдешь замуж да и все». Мы с Дмитрием Федосеевичем на одном заводе работали, из ворот в ворота жили. Гулять времени не было — так и поженились. А вот ссор наших ребята никогда не слышали. И еще учили, чтоб из дому на улицу ничего плохого не выносили. Вот и вся моя наука. — Подумала, помолчала и добавила: — И рук на детей никогда не подымала.

Все время разговора хотелось мне спросить Наталью Евсеевну: не тяжело ли одной жить, почему к детям не переезжает. Спросила.

— Ездила. У Василия три месяца жила. Комнату отдельную выделили. В санаторий меня возил. Все хорошо было. Да только не могу я без земли. Как птица на ветке сидела в доме-то многоэтажном. А дети? Так ведь, сами видите, не забывают. Да и живут недалеко. Лиза, Нина, Володя, Вася — на Магнитке, Настя — в Белорецке. Катя и того ближе — на одной улице, Поля только в Сибири… — перечислив всех, мать повернулась к фотографиям, что в рамках на стене хранили память о давнем, о родне, о молодости, о возмужании детей, ласково погладила их рукой. И мне невольно вспомнилась другая встреча — с какой щедростью душевной, с каким теплом сердечным вспоминал своих теток, дядьев, бабушек, племянников Виктор Петрович Астафьев, показывая мне их старые, махонькие любительские карточки. Род. Корни. Истоки. И, как тогда у Астафьева, так и здесь позавидовала я этому умению помнить, чтить, хранить. Как обедняем мы свою жизнь, себя, превращаясь в родства не помнящих эгоистов, забывая свой исход, подталкивая к подобному забвению своих детей, внуков, которые, выросшие в обстановке глухоты и равнодушия к памяти, никогда не повесят на обитую сверхмодными обоями стенку фотографии «предков», то есть наши. А ведь так проще забывать…

…У домика Натальи Евсеевны широкая деревенская дорога поворачивает направо, чтобы прямо за околицей начать подъем в гору. Идти по ней нелегко, колея пробита в глубоком снегу и перемешана десятками ЗИЛов, снующих между лесоповалами и пилорамой. Обгоняют, обдают снежной пылью и гарью. Дивятся шоферы — куда это мы в такой снег. А мы идем в детство. И чем ближе к вершине, тем больше подступает оно к Наумкину.

Этой дорогой на покос за 12 километров бегал… На самодельных лыжах, что дядя Поликарп шкурами подбивал, катался зимой… А вот в этом хвойнике на поляне качели были. А чуть дальше березняк начнется, там собирали березовый гриб: из него чернила прочные получались, не смазывались, как если из сажи сделать.

И школа просматривается с дороги — старенький барак рядом с новой, типовой. Осенью сорок второго пришел в нее Василий.

А вот тот лес, что справа, над конефермой, с ребятами после войны сажали. Вернее, восстанавливали — вырубили его на уголек для домны. И вырос он за три десятилетия — частый, глухой. Собственный лес! Не дерево, не аллея — лес. Теперь и питомник лесхоза рядом.

Узнавал черничные поляны своего детства, земляничники, малинники. И это сквозь сугробы-то…

— Летом здесь — диво. Идешь — то липой пахнет, то кленом, то хвоей. Аромат. Дух захватывает. А красота-то какая! Глядите!