Юрий Либединский - Зарево

Антон взъерошил волосы и захохотал.

— Понимаешь, Гвоздев важный такой приехал, благосклонно всем улыбается, уже, видно, чувствует себя министром несуществующего кадетского министерства… А когда сказал я насчет того, что главные враги русского народа находятся в нашей стране — царское самодержавие, крепостники-помещики и жиреющие от крови банкиры и промышленники, — тут начали мне аплодировать. А он вскочил, весь красный, растрепанный, галстук набок, — и на меня: «Вы кто такой? Я вас не знаю!» — «Зато мы, полупочтенный Кузьма, знаем тебя весьма», — отвечаю я. (Константину хорошо известна была эта особенность Антона: в минуты полемического задора переходить на рифмованно-бойкую, сбивающуюся на раешник, речь.)

Ну конечно, это у меня сейчас все так складно получается, тогда шло поухабистей. Но ведь, знаешь, когда видишь перед собой в лицо и главного обманщика-иуду, и своих братьев, питерских пролетариев, как они с доверием слушают тебя, тут откуда что берется…

— Все-таки сказалось, что опыта выступления перед большими аудиториями у тебя нет, — тихо проговорила Лиза. — Но партийные лозунги ты хорошо провозгласил. И удачно сказал о социализме: «Если уж буржуазия, вынужденная войной, берется за организацию производства с целью набить свои карманы, значит нам сам Маркс велел взяться за социалистическую организацию производства, значит пришло желанное время экспроприации экспроприаторов». Ведь верно он определил? — обратилась Лиза к Константину, и тот кивнул головой.

— Значит, не совсем уж плохо сказал? — спросил Иванин и живо обернулся к жене.

— Если бы плохо, разве мы бы тебя прятали сейчас? — сказала Лиза.

Грусть слышалась в ее голосе, она придала какую-то особую глубину и серьезность тому, о чем только что с таким переходящим в шутку оживлением рассказывал Антон. А на Константина пахнуло разгоряченным воздухом пролетарской борьбы, которой ему так не хватало.

— Да, пожалуй, придется в Москву, — со вздохом сказал Антон.

Забыв обо всем, смотрели друг на друга Антон и Лиза, так смотрели, что она уже руку подняла, наверно чтобы провести рукой по его волосам, и снова ее опустила. А поймав себя на этом движении, она с силой тряхнула головой, и ее прямые и легкие волосы разлетелись во все стороны. Видимо рассердившись на себя, она порывисто встала с места.

— Все свои посты и должности я ему вот передам, — сказал Антон, обняв Константина левой рукой. — Он свеженький, его полиция еще не распознала, а солдатская шинель имеет свои достоинства. Верно, Костя?

— Несомненно, — ответил Константин и почувствовал на себе внимательный, пожалуй даже придирчивый, взгляд Лизы Соколовой.

— Конечно, — сказала она, не сводя с него глаз. — Если верить слухам, так вы будто бы подняли горцев на Кавказе и во главе их сражались с войсками.

В этих словах чуткое ухо Константина уловило оттенок недоверия, насмешки… И он, смеясь ответил:

— Что это еще за миф? Откуда такое?

— Да с Кавказского фронта тут товарищ один приезжал, грузин молоденький. Офицер.

— Саша? Вы его слушайте, он вам и не такое расскажет.

— Вы его здесь видели? — быстро спросила Лиза. — Он уже уехал?

— Да так сложились его дела. Вот как, значит это он? Этак не успеешь оглянуться, и в какого-то Зелимхана превратишься. Нет, товарищи, не так все это произошло. Восстание было, но я в нем не участвовал, подоспел только к разгрому его. Моя роль скромнее. Я пришел к ним уже после восстания, чтобы сказать им, что дела их не безнадежны, что есть у них великие союзники — русский пролетариат и трудовое крестьянство. Это произошло в Веселоречье — есть на Кавказе маленькая пастушеская страна, оказавшаяся на путях капиталистических хищников… Союз банкиров с феодалами, и царизм на охране интересов этого союза.

Константин рассказал о проекте постройки железной дороги через пастбища веселореченцев, о присвоении пастбищ и разгораживании их. Он рассказал то, что знал о Темиркане и Гинцбурге, о той зловещей роли, которую Гинцбург, этот агент заморских монополий, через Темиркана сыграл в судьбе пастушеского народа.