Константин Паустовский: Ценный груз

Хотя Штерн и вычитал в какой-то книге, что чудаки украшают жизнь, но чудак, появившийся на пароходе, ему не понравился. Он был в клетчатых брюках желтого цвета, к тому же чрезмерно широких. Желтизна брюк явно раздражала Штерна, может быть, потому, что все вокруг было серого и мягкого цвета – не только воды Финского залива, но и борта его парохода «Борей». «Борей» был выкрашен в цвет мокрого полотна. Лишь там, где ободралась краска, краснел сурик. По мнению чудака это было очень живописно, но по мнению Штерна пароход надо было давным-давно покрасить.

Чудак ходил по палубе среди тумана и наваленных ящиков походкой страуса и был похож на неуклюжее и голенастое тропическое животное пестрой раскраски. Пиджак у него был синий, кепка зеленая, галстук цвета осенних листьев. Он привез с собой чемодан и виолончель в футляре.

Чудак сопровождал в Англию груз игрушек. Понятно, когда в трюмы наваливают лес, кожу или зерно в мешках, но брать игрушки было обидно. Старые капитаны с соседних пароходов только пожимали плечами. Грузить игрушки было противнее, чем стекло: на ящиках со всех сторон чернело вымалеванное сажей ненавистное слово: «осторожно». Матросы ядовито спрашивали Штерна, разрешает ли он курить на палубе. Это было вызвано тем, что игрушки спускали в трюм, по требованию чудака, с такими предосторожностями, как гремучую ртуть.

Помощник Чох – человек суеверный и недовольный земным существованием – выразился в том смысле, что «эти чортовы ляльки не доведут до добра». Штерн потребовал объяснений. Чох пробурчал, что груз легкий, его невозможно закрепить в трюме и в случае шторма – сами знаете – ящики навалятся на один борт, «Борей» даст крен и… Чох сплюнул и пошел на берег за папируса ли.

– Не наше дело рассуждать! – сказал ему в спину Штерн. – Прикажут, так вы будете грузить у меня коровьи хвосты! Какая разница!

Раздражение на пароходе не утихало. Утром, когда уходили из порта, какой-то матрос крикнул в рупор со «Страны советов»:

– Благополучно взяли груз тещиных языков?

Чох погрозил ему кулаком, а Штерн зло дернул ручку машинного телеграфа. Тренькая робкими звонками и разглаживая сорную воду за кормой, «Борей» тяжело поворачивал тупой нос к выходу из гавани.

В море висел туман. Штерн почувствовал облегчение, как будто туман мог скрыть его легкомысленный груз. Штерн представлял, как любопытные и вежливые пароходы будут осведомляться в море:

– Куда и с каким грузли вы следуете?

– С игрушками в Бельфаст, – ответит вахтенный. После этого на встречных пароходах начнется необычайное оживление. Их борта запестреют хохочущими рожами матросов. Град насмешек обрушится на команду «Борея». Матросы будут пищать «уйди, уйди», а капитаны орать с мостиков:

– Счастливого плавания с сосками!

Чудака Чох прозвал «роман с контрабасом». Действительно, он не внушал уважения. Матросы, обычно равнодушные к пассажирам и грузу, были уязвлены. Они подходили к чудаку и спрашивали, показывая на его красные остроносые туфли и явно издеваясь:

– Сколько дали за эти колеса?

Более нахальные ставили вопрос иначе:

– Почем копыта?

Определение «копыта» считалось гораздо обиднее, чем «колеса», но чудак не обижался. Он охотно отвечал, что заплатил в ГУМе двадцать рублей.

Он был настроен восторженно. К вечеру в морской мгле происходили любопытные вещи. Сквозь туман проглядывали облака, похожие на гигантские шары из розовой ваты, подмигивали далекие маяки, и берега Дании пахли свежей селедкой и сливками. Чудак спускался в кают-компанию и говорил Штерну:

– Я очень доволен.

Штерн высоко поднимал брови, – поводов для удовольствия не было. Входили в Немецкое море, и барометр падал с упорством часовой гири.

– Будет шторм, – отвечал Штерн и уходил к себе в каюту.

На пятый день плавания за ужином в кают-компании чудак постучал ножом по стакану с боржомом и попросил слова. Над морем шел тихий и серый дождь, В каюте пылали лампы. Лампы и чудак отражались сразу в четырех зеркалах. Штерн смотрел на чудака в зеркало и видел его профиль с кривым пенсне на мягком и добром носу.

Штерну было неловко. Как капитан он мог бы остановить чудака и указать ему, что суровые морские традиции не требуют речей. Можно было бы еще напомнить, что моряки считают многословие вещью постыдной (в том случае конечно, если человек не выпил лишнего). Но Штерн пренебрег недовольными взглядами помощников и безнадежно махнул рукой: