Константин Паустовский - Родина (сборник)

Парень невысокий, но ладный – тонкий, крепкий. Потом, конечно, оказалось, что молодые поболе чувствительны к морозу, чем старички. Кости и кровь у них ровно у детей, и они первые потому пропали. Тогда же этого еще не знали.

Было у меня с Отсом несчастье. Брали мы со льда ящики с галетами, – с судна все товары сгрузили на лед, на самую кромку у воды. Подвели мы собак, стали грузить ящики, а собаки легли около самой воды и дышат. В тех морях есть зверь, называется кашалот, похоже на кита, только меньше и лютее. Пасть громадная, зубы как бритвы. Один кашалот вывернулся из-под льдины, схватил ближнюю собаку и унес, только кровь пошла по воде. Собаки кинулись к нам под ноги, и тут же кашалотов двадцать зачали нырять у льдины и лязгать зубами. Глаза у них с зернышко и красные от злости.

Отс выстрелил в одного, должно, попал – ушли под лед. Чуть мы начали снова грузить – льдина треснула, нас подкинуло, три собаки упали в трещину, и тут же их унесли кашалоты. Шкотт видел издали это дело и говорил, что кашалоты спинами подняли и разбили льдину. С тех пор мы их крепко опасались.

Живет в тех местах еще птица пингвин, без крыльев. Умная птица, самолюбивая, понятливая, как собака. Пингвинов мы гоняли палками, – очень любопытны они и мешали работать.

Настала вечная ночь, зима (зима там бывает в то время, как у нас лето). Тяжкая была зима, хоть и старались англичане ее побороть.

Бураны и бураны, чернота и холод такой, что чудится – земля промерзает до самой середки. Дом занесло снегом выше стропил.

Среди зимы пришло плохое известие. Трое из наших людей пошли искать за сто верст дом, что должен был остаться от старой экспедиции Шеклтона. Дом нашли, а за домом нашли норвежцев. Тоже, оказывается, собирались идти на полюс.

С тех пор Шкотт помрачнел и забеспокоился. Да и правду сказать, было трудно. Ночью проснешься, глядишь, а он не спит, пишет. За стеной такой воет буран, что и в доме страшно, ночь – не проглянешь, бревна трещат от стужи. Где уж весело! До Англии, почитай, десятки тысяч верст.

К весне сборы пошли побыстрее, а вскоре Шкотт назначил отход на полюс. Верст за двести мы его провожали, а на самый полюс ушло их пятеро: Шкотт, Отс, Боурс и еще двое.

Может, кто будет читать эти мои писанины, так я должен сказать, что Отс очень меня полюбил, и мне он приглянулся. Когда мы прощались, Отс стал смутный, отвел меня в сторону и говорит:

– Неизвестно – вернусь ли, нет ли. Судьбу свою не вижу, и знать ее никто из нас не знает. Так вот, Василий, возьми письмо в Англию моим семейным. Ежели пропаду – передай, но только самолично. Расскажи про меня, – как и что. Ежели вернусь, письмо отберу. А насчет благодарности не беспокойся.

Меня в жар бросило от этих слов, подумалось: а правду говорил морячок-цусимец, что англичане смотрят на нас с небрежением.

– Вэри вэл, – говорю. – Верьте мне, как самому себе, – письмо передам. А благодарностью вы меня не обижайте. Оно как будто выходит нехорошо, – вместе страдали, вместе будем друг друга и выручать.

Тут он обнял меня, поцеловал и пошел прочь. Трудно пришлось ему, но оно и понятно.

Мы вернулись. Ждали Шкотта положенное время – все нет. Недели проходят – все нет. Пошли навстречу, не дошли – сорвались бураны, каких свет не видал, морозы, все ревет зверем, крутит, несет. Англичане примолкли, говорят: «Опоздал Шкотт, пришло время метелей, скоро зима, пропал Шкотт».

Пришло за нами судно, а Шкотта нет. Часть англичан осталась ждать его, зимовать вторую зиму, а часть команды перешла на судно. Перешел и я.

Вскорости мы снялись и пошли в Англию. Тоска грызла на сердце, – чуяли мы все, что погиб Шкотт, и страшнее этой смерти никто не мог и придумать. Чудилось мне все, что занесло их снегами, намело над ними большие сугробы, и где же их найдешь? Может, не хватало пищи, а может, спирту, или окровенили ноги в морозы, – шутка сказать – сотни верст шли люди по снегам да горам.

В порту в одном, в Индии – забыл я, как зовется этот порт – сказали нам, что норвежцы обогнали Шкотта, открыли полюс и возвратились, а что со Шкоттом – никому не известно.

А в Англии пришли телеграммы, – погиб Шкотт и все пять человек, трупов же нашли только три. Говорят, Отс замерз сам, наложил на себя руки, чтобы не губить товарищей: ноги у него начали гнить, и идти он не мог, убить же его они не хотели.

Узнал я об этом, снял шапку, помолчал. Вспомнил зиму и ледяную стену, и бураны, и Отса – заплакал. Эх, горше такой смерти нет конца на земле!