Михаил Шолохов - Тихий Дон. Том 1

К исходу клонился август. В садах жирно желтел лист, от черенка наливался предсмертным багрянцем, и издали похоже было, что деревья – в рваных ранах и кровоточат рудой древесной кровью.

Григорий с интересом наблюдал за изменениями, происходившими с товарищами по сотне. Прохор Зыков, только что вернувшийся из лазарета, с рубцеватым следом кованого копыта на щеке, еще таил в углах губ боль и недоумение, чаще моргал ласковыми телячьими глазами; Егорка Жарков при всяком случае ругался тяжкими непристойными ругательствами, похабничал больше, чем раньше, и клял все на свете; однохуторянин Григория Емельян Грошев, серьезный и деловитый казак, весь как-то обуглился, почернел, нелепо похахакивал, смех его был непроизволен, угрюм. Перемены вершились на каждом лице, каждый по-своему вынашивал в себе и растил семена, посеянные войной.

Полк, выведенный с линии боев, стоял на трехдневном отдыхе, пополняемый прибывшим с Дона подкреплением. Сотня только что собралась идти на купание к помещичьему пруду, когда со станции, расположенной в трех верстах от имения, выехал крупный отряд конницы.

Пока казаки четвертой сотни дошли до плотины, отряд, выехавший со станции, спустился под изволок, и теперь ясно стало видно, что конница – казаки. Прохор Зыков, выгибаясь, снимал на плотине гимнастерку; выпростав голову, вгляделся.

– Наши, донские.

Григорий, жмурясь, глядел на колонну, сползавшую в имение.

– Маршевые пошли.

– К нам, небось, пополнение.

– Должно, вторую очередь подбирают.

– Гля-кось, ребята? Да ить это Степан Астахов? Вон, в третьем ряду! – воскликнул Грошев и коротко, скрипуче хахакнул.

– Подбирают и ихнего брата.

– А вон Аникушка!

– Гришка! Мелехов! Брат, вот он. Угадал?

– Угадал.

– Магарыч с тебя, шатун, я первый угадал.

Собрав на скулах рытвинки морщин, Григорий вглядывался, стараясь узнать под Петром коня. «Нового купили», – подумал и перевел взгляд на лицо брата, странно измененное давностью последнего свидания, загорелое, с подрезанными усами пшеничного цвета и обожженными солнцем серебристыми бровями. Григорий пошел ему навстречу, сняв фуражку, помахивая рукой, как на ученье. За ним с плотины хлынули полураздетые казаки, обминая ломкую поросль пустостволого купыря и застарелый лопушатник.

Маршевая сотня шла, огибая сад, в имение, где расположился полк. Вел ее есаул, пожилой и плотный, со свежевыбритой головой, с деревянно твердыми загибами властного бритого рта.

«Хрипатый, должно, и злой», – подумал Григорий, улыбаясь брату и оглядывая мельком крепко подогнанную фигуру есаула, горбоносого коня под ним, калмыцкой, видно, породы.

– Сотня! – звякнул есаул чистым наставленным голосом. – Взводными колоннами, левое плечо вперед, марш!

– Здорово, братуха! – крикнул Григорий, улыбаясь Петру, радостно волнуясь.

– Слава богу. К вам вот. Ну, как?

– Ничего.

– Живой?

– Покуда.

– Поклон от наших.

– Как там они?

– Здравствуют.

Петро, опираясь ладонью о круп плотного бледно-рыжей масти коня, всем корпусом поворачивался назад, скользил улыбчивыми глазами по Григорию, отъезжал дальше – его заслоняли пропыленные спины других, знакомых и незнакомых.

– Здорово, Мелехов! Поклон от хутора.

– И ты к нам? – скалился Григорий, узнав Мишку Кошевого по золотой глыбе чуба.

– К вам. Мы как куры на просо.

– Наклюешься! Скорей тебе наклюют.

– Но-но!

От плотины в одной рубахе чикилял на одной ноге Егорка Жарков. Он кособочился, растопыривая, рогатил шаровары: норовил попасть ногой в болтающуюся штанину.

– Здорово, станишники!

– Тю-у-у! Да ить это Жарков Егорка.

– Эй ты, жеребец, аль стреножили?

– Как мать там?

– Живая.

– Поклон шлет, а гостинцу не взял – так чижало.

Егорка с необычно серьезным лицом выслушал ответ и сел голым задом на траву, скрывая расстроенное лицо, не попадая дрожащей ногой в штанину.

За крашенной в голубое оградой стояли полураздетые казаки; с той стороны по дороге, засаженной каштанами, стекала во двор сотня – пополнение с Дона.

– Станица, здорово!

– Да никак ты, сват Александр?

– Он самый.

– Андреян! Андреян! Чертило вислоухий, не угадаешь?

– Поклон от жены, эй, служба!

– Спаси Христос.

– А где тут Борис Белов?

– В какой сотне был?

– В четвертой, никак.

– А откель он сам?

– С Затона Вешенской станицы.

– На что он тебе сдался? – ввязывался в летучий разговор третий.

– Стал быть, нужен. Письмо везу.