Александр Серафимович - Том 2. Произведения 1902–1906

Это вместе с тем… в пекло, хорошая, славная, широко укатанная дорога в пекло. Почему? Да вот почему.

Видите ли, жизнь очень похожа на то место, о котором говорят: ежели кругом ехать, будет верст пять, ежели напрямик, и все десять наберется. Казалось бы, чего проще, назначили «друзей дома», назначили им хорошее жалованье и сказали: «Смотрите же, чтобы все по-хорошему было». – «Слушаем». Казалось бы, все ладно. Что же оказывается?

Работают призреваемые. Работа оплачивается низко, но мало того, что низко, еще и произвольно. Расценка зависит от надзирателей. Надзиратели вербуются из малоинтеллигентной, малокультурной среды. Разумеется, с университетским образованием сюда не пойдет. Народ этот забитый, заеденный нуждой, дурно оплачиваемый. С другой стороны, клиентура у него грязная, отрепанная, оборванная, босая. Ничего иного, кроме пренебрежения, презрения, он к ней не чувствует. Естественно, что такое чувство руководит им при расценке. Я уже не говорю о злоупотреблениях, которые возможны тут в гомерических размерах. Ведь то же самое наблюдалось в больницах в отношениях сиделок к пациентам.

Призреваемый обескуражен неправильной, несправедливой расценкой. Как ни молит, как ни просит надзирателя, тот упирается и стоит на своем. Ведь у него есть свои симпатии и антипатии, обусловленные порой не платоническими причинами. Куда же деваться призреваемому? Где искать защиты, правды?

Да ведь у него же есть «друг», у него есть защитник, покровитель. Он бросается к нему.

– Сделайте божескую милость… притесняет… разве можно? Работал, работал, что же это будет?..

– Ну, ну, ну, ступай, ступай… здесь не обсчитывают, ступай, тебе говорят…

Да и в самом деле, ведь их, этих призреваемых, сотни, и все они оборваны, и грязны, и простоволосы, и босы, и многие не имеют вида человеческого, и все они пришли с улицы, и многие горькие пьяницы, изволь, возись тут с ними. Ведь и «друг» – тоже человек. Да, наконец, надзиратели на что-нибудь существуют. И друг заявляет жалобщику, что тут не обсчитывают и чтобы он убирался.

В чем же дело? Недобросовестный народ, что ли, попадает на новые должности? Нет, самый обыкновенный народ. Так что же? Да очень просто: напрямик десять, а кругом пять верст. Учредить должность, поставить человека – не значит решить вопрос.

Вопрос этот разрешается единственным путем: самым широким привлечением к делу общественных сил. Пустите сюда живые силы общества, – и вы увидите поразительные результаты. Широко откройте двери печати, гласности и не бойтесь критики и указаний на ошибки, – и вы увидите, как сторицей воздастся вам за труды и усилия ваши.

Пожар на Волге. С одной стороны – кровавое пламя бушует, коробится дерево, зловеще светятся раскаленные железные части, течет медь, с другой – шумит и крутится водоворот, хлещут волны и темная холодная глубина жадно ждет. Стоны, крики, мольба, люди с опаленными волосами становятся на колени, протягивают руки, прыгают в эту темную холодную глубину, борются со смертью, топят друг друга, и на глазах у них идут ко дну дети, братья, сестры, мужья, матери. А к берегу уже прибиваются колышущиеся трупы; на берегу сидят, ходят, бегают, хохочут страшным хохотом помешанных полуголые и голые люди. Только что несколько минут тому назад они мирно спали семьями, теперь они, как безумные, мечутся на берегу, недосчитываясь того, другого, или тихо всплывают посинелым трупом.

В печати сообщалось, что никогда не наблюдался на Волге такой прилив туристов, путешествующих, как в нынешнем году. Они буквально переполняли пароходы. Чтобы достать место, приходилось записываться за неделю, за две. Картина этого пожара в значительной степени охладит страсть к путешествиям. Этот пожар страшен не столько своими ужасными подробностями, сколько тем, что до мелочей повторяет пожар, разыгравшийся много лет назад на Волге же, на пароходе «Вера». Так же вспыхнул огонь на носу парохода, так же пароход, вместо того чтобы дать задний ход, пошел вперед, и пламя, развеваясь широким покрывалом, стало стлаться по всему пароходу, также обезумевшие люди, сбившись на корме, сжигались огнем и поглощались водой. Страшна эта повторяемость даже в мелочах. Это как бы говорит: все обстоит по-прежнему.

Катастрофа последняя – не случайность. Условия, создавшие ее, коренятся в самых нравах, в быте, во всей обстановке пароходной жизни. Вот картинка из волжских нравов. От пристани отваливает пароход, переполненный пассажирами. Вслед отваливает второй – другого общества, тоже пассажирский. Ему хочется дойти первым до следующей пристани, чтоб забрать дожидающихся пассажиров. Начинается гонка, усиленная гонка доводит давление пара до высшего напряжения, до того предела, когда уже нельзя поручиться, что котлы не взлетят на воздух. Великолепная картина! Два битком набитых живым грузом парохода несутся сломя голову. Пар рвется из клапанов с угрожающим ревом. Колеса подымают горы пены. Капитан второго парохода видит, что не обойти ему конкурента. Тогда он старается посадить его на мель. Руль на борт, и несущийся пароход начинает наваливаться на конкурента. Тому некуда сворачивать – справа мель. Борта все сближаются. Вот-вот раздастся треск, хлынет вода, с ревом взлетят раскаленные котлы.