Иван Шутов - Апрель

Обычно молчаливый, несловоохотливый, Пушкарь воодушевлен воспоминаниями о родной земле, говорит хорошо и проникновенно. Слушатели ждут от Игната все новых подробностей о чудесном селе Веселый Кут у тихой степной Зорянки.

В этот приезд Игнат увидел развалины. Старого села не было. Обгорелые столбы, черные от гари и копоти печные трубы, а между ними бугорки землянок. Сожгли гитлеровцы село. Умерли во время войны старые родители Игната. Не было и гордости села — древних тополей. Высокие пни торчали среди золы и пепла. Но село возрождалось. Построили несколько новых домов. Посадили молодые деревца. Люди готовились к новой, послевоенной весне.

Четыре года не видели Игната жена и дети; их у Игната трое — два сына и дочка. Трудно им жилось. Горе, заботы, тяжелый труд военных лет согнули и состарили жену. Детские лица побледнели. А в новом, доме, куда семья перебралась, и жена выпрямилась, повеселела, и дети защебетали, как весенние пташки в поле. Да ко всему и дни стали теплыми, солнечными. Новый дом был полон солнца. Хорошо провели новоселье. Пришли товарищи Игната и соседи, председатель колхоза, бывший мастер певучих свирелей Афанасько, теперь солидный Афанасий Иванович. О многом переговорили за новым столом, в новом доме, многое вспомнили: прожитое горе села, погибших его людей, а там разговор пошел о зерне и севе, о новых сортах пшеницы, о будущей гидроэлектростанции на Зорянке… Жена и дети не сводили с Игната глаз. Настал для них праздник. «Все будет в нашем селе — и станция, и новый сад зацветет, и пшеница вырастет, какой еще не было, только бы мира нам не нарушили», — сказал Семен Крайний, сосед Игната. Два сына его погибли на войне, третий сидел рядом с отцом, и звезда Героя поблескивала на его груди. Помрачнело лицо жены Игната от слов Семена Крайнего. Да и многие за столом задумались. «На Игната надеемся, — ответил Семену Афанасий Иванович, — он скажет за рубежом наше слово тем, кто новой войны хочет».

Закончилось веселье баяном и песнями. Мастера петь в Веселом Куте. А на следующий день взялся Игнат за работу. Сложил печи в новых домах, помог колхозу организовать у глиняного обрыва на Зорянке небольшой кирпичный завод. Много было дела…

Афанасий Иванович распорядился отпустить знатному односельчанину на дорогу муки, сала и пшена. Игнат от всего отказался… Недалеко от станции торчал посреди весеннего поля подбитый танк. На броне его чернел крест. Здесь так недавно, а казалось давно уже, было поле боя. Долго ли бродил этот танк по просторам Украины, сея смерть, пока упокоили его навсегда меткий глаз и твердая рука советского бронебойщика? Отсюда этой развалине один путь — в печь на переплавку…

Игнат умолкает. Долгое время все находятся под впечатлением рассказанного им и молчат. От далекого Веселого Кута до хмурых берегов Шведен-канала на выжженной смертным огнем войны земле трудятся советские люди, чтобы залечить раны. И помыслы их возвращаются к сегодняшнему труду ради того, чтобы металл шел на плуги и машины, на арки и пролетные строения новых мостов.

И беседа входит в новое русло. Враждебное отношение союзного командования к строительству моста вызывает законную тревогу. Это тревога людей, установивших мир на земле.

В трубке Бабкина хрипит и клокочет. Плотник изредка сплевывает, затем выколачивает трубку и снова набивает ее табаком. Норма Бабкина, по его словам, «три порции».

— Я звал на строительство, — говорит Александр Игнатьевич, — представителей союзного командования — не идут. Продолжают пользоваться ложью о мосте, которой их снабжают злопыхатели. Видно, это им выгоднее.

— Кого зовут, те не идут, а кого не зовут, сами прут, — заговорил после некоторого молчания Бабкин, выколачивая вторую трубку и набивая третью. Один такой как-то и ко мне привязался: «Сколько вам платят, что так стараетесь?» Говорю ему: «Зачем нам плата, мы и так богаты, от богатства своего уделяем». А он поглядел на мои шаровары рабочие, усмехнулся: какое, мол, богатство в таких шароварах? Не видит, чем я богат. Надо было бы, Александр Игнатьевич, строительную площадку забором огородить от иностранных туристов.

— Обойдемся без забора, Афанасий Климентьевич, — сказал Лазаревский. — Нам свою работу скрывать незачем. Все, до последней заклепки, делаем на глазах друзей и врагов. А построим деревянный забор — злопыхатели обязательно назовут его железным занавесом.

— Это верно, — согласился Бабкин. — Как пить дать назовут.