Иван Шутов - Апрель

— Как это страшно! — тихо проговорила Рози.

— Да, Рози, страшно той несправедливостью, которой мы служили. Но теперь, — голос Гельма окреп, — если мне придется выступать против истинных врагов моей родины, то только под тем знаменем, которое я видел в Сталинграде.

— Вы еще думаете воевать, господин Гельм? — удивилась Рози. — Значит, это правда, что говорит доктор Райтер: «Скоро в мире снова запахнет порохом».

— Нет, Рози, я не о той войне говорю, которую имеет в виду Райтер. Пока живы такие люди, как я, — а их много на свете! — мы будем бороться против войны всеми своими силами. За мир слишком дорого заплачено. Мы будем хранить его, как собственное сердце.

— Доктор Райтер еще говорит, что у русских нет атомной энергии.

— Нет, так будет. Но она им понадобится не для войны. А кроме того, на их стороне сочувствие таких людей, как я и ты, Рози. Ты ведь тоже не хочешь нового побоища?

— Мне даже думать об этом страшно, господин Гельм.

— Вот что, Рози, — серьезно сказал Гельм. — Не называй меня господином.

— А как же? — удивилась Рози.

— Товарищем! Товарищ Гельм. Или же товарищ Фридрих.

— Товарищ? Для меня это непривычно.

— Привыкай. Только так и должны называть друг друга люди труда. Мне говорил об этом Зепп Люстгофф.

— Кто это?

— Мой друг, Рози. Ах, что это за человек! Я горжусь им. Я хожу на собрания, где он выступает. Слушаю его, учусь у него. Я хочу быть таким, как он. Вчера я рассказал ему о своих столкновениях с Лаубе — как я ему досаждаю словами. «Ты этим ничего не достигнешь, Фридрих, — сказал он. — С ним нужно бороться иначе…» При встречах Зепп говорит мне: «Здорόво, товарищ Гельм!» Это прекрасное, сердечное обращение — товарищ. И я хотел бы, чтобы и ты так же называла меня.

…Через два часа упорной работы в комнате и кухне пол стал как новый, подоконники засияли. Кухонная посуда, стулья, шкаф, стол, рамы олеографий — все, как показалось Гельму, улыбалось, испытав на себе прикосновение рук неутомимой Рози. Она мылась и переодевалась на кухне. Из-за неплотно прикрытой двери слышалось ее пение. Вдруг она громко рассмеялась.

— Фридрих, слышишь? — выкрикнула она, и оттого, что Рози так дружески и просто обратилась к нему, сердце Гельма радостно забилось.

— Да, Рози, слышу!

— Я сначала подозревала, что ты хотел меня разжалобить и заманить в ловушку. Как неопытную девчонку! Если бы это было так, то я бы тебя здорово отлупила. Я ведь сильная.

— Ну что ты, Рози! — смущенно ответил Гельм. — Я об этом и не думал.

— Я ведь вижу, как на меня посматривают и доктор Райтер и хозяин дома. Им хотелось бы обмануть меня.

— Они мерзавцы!

— Я знаю, чего они хотят. А тебе я скажу, что тому, кто полюбит меня по-настоящему, я буду хорошей подругой.

— Полюбит? Как бы это со мной не случилось, — тихо проговорил Гельм.

Рози умолкла. Из кухни она вышла чистой, нарядной, бойко постукивая каблучками туфель, прижимая к груди молитвенник. Гельм подал ей флакон одеколона.

— Ну, в кирху я окончательно опоздала, — весело проговорила Рози.

Гельм взял ее за руку:

— Спасибо, Рози. Ты поступила как настоящий товарищ. Я не справился бы с одной рукой.

— Зато у меня две руки, — улыбнулась Рози. — Я тебе всегда могу ими помочь. А что нам делать, Фридрих, с воскресным днем? Он ведь только начался…

— Сегодня, Рози, устраивается пикник. Хочешь, примем в нем участие? Будет интересная беседа. Возможно, ее проведет Зепп, и ты увидишь его. А потом повеселимся, потанцуем. Соберутся мои товарищи по заводу. С ними тебе не будет скучно.

— Хорошо, — согласилась Рози. — Пойдем к твоим товарищам. Но гулять, не отмолив грехов за целую неделю?

— Грехи? У тебя грехи? У твоей хозяйки, по-моему, их куда больше, однако она не пошла сегодня в кирху.

— С тобой мне как-то легче стало, — призналась Рози. — Не чувствую себя одинокой.

— Ты готова? Идем сейчас же. К дому через десять минут должна подойти машина. Молитвенник оставь, сегодня он тебе не понадобится.

Над городом снова стали звенеть колокола. Но Гельм и Рози не слышали их зова.

Катчинский видел эти колокола. Их тусклые бока были окраплены пятнами голубиного помета. Они пели над городом древнюю песню. Огоньки у распятия, замирающие под высокими сводами раскаты органа… «Это хорошо и свежо было в детстве, — думал Катчинский. — Теперь мое сердце не откликнется на этот призыв».

А колокола гремели под апрельским небом, взывали, и Катчинский видел Черного Карла, раскачивающего веревкой перекладину с подвешенными к ней колоколами.