Виктор Московкин - Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь - Повести

Он судорожно охлопывал себя по карманам, искал. Какая досада! Надо же такому случиться: наколотые от старых ребристых батарей парового отопления «чугунки» были в кармане, а рогатки, с которой никогда не расставался, не оказалось. «Ты у меня сейчас… — не спуская взгляда с самолета и все еще ощупывая пустые карманы, растерянно и машинально повторял Алеша. — Сейчас…»

Хлопанье ладошек по одежке немец, видно, принял за крайнее изумление мальчишки; когда уже самолет был совсем напротив, он опять скривился в ухмылке и в довершение всего… показал язык.

Алеша Карасев взвыл от беспомощности, обильные слезы застлали глаза. Он плакал. Как же, фашист летит безнаказанно да еще издевается. Алеша уже догадался, что глухой удар, который он слышал в стороне Московского вокзала, — это взрыв бомбы, сброшенной с пролетавшего самолета. И как же было обидно, что не оказалось рогатки. А была бы, он бы попал. В ремесленном училище все эти месяцы увлекались рогатками: готовились воевать с фашистами и вырабатывали «точность глаза». Тренировались на пустыре, на свалке, позади училища, где почему-то много валялось асбестовых дисков, тонких, величиной с тарелку и с круглым отверстием в середине. Диск подбрасывали, и надо было попасть в него на лету. Алеша попадал.

Самолет между тем удалялся к станции Всполье, всегда людной, забитой вагонами. Алеша с тревогой следил за ним, ждал жутких взрывов, полыхания огня. Но, видимо, у фашиста уже не осталось бомб — взрывов на станции но было.

Алеша понемногу приходил в себя. Внезапно хлопнул ладошкой по лбу: только сейчас вспомнил, что его рогатка осталась у соседа по верстаку Сени Галкина. Вчера на пустыре Сеня отчаянно мазал из своей, не попадал в летящий диск, вот и пристал: дай да дай твою. Будто это что меняло — все равно мазал. И не вернул рогатку, дьявол нескладный. А какая возможность была нанести урон врагу, и вот из-за него, этого охламона, сорвалось. Конечно, Алеша так и простоял бы столбом, провожая самолет, не начни фашист строить рожи. Но уж тут… Алеша живо представил, как, приметившись хорошенько — самолет-то летел медленно и низко, — он стреляет. Дзинь — и очки вдребезги, глаз поврежден. Алеша не был обделен воображением, он уже видел, что последовало бы дальше. Какая это была ясная картина! Вот:

обезумевший от боли и ярости фашист повернул машину на него, Алешу, но, видно, сильно стукнула «чугунка» по очкам — потерял сознание.

Самолет, уже развернувшись к дороге, клюнул носом в землю и осел.

Алеша еле успел спрыгнуть с обочины в канаву.

Выждав, он осторожно выглянул: голова летчика упала на грудь, он все еще без сознания.

Алеша тихонечко подкрадывается к самолету, взбирается на крыло.

На поясе у летчика висит в желтой кобуре большой пистолет.

Алеша тянет руку, расстегивает кобуру и берет пистолет. Ух, до чего он тяжелый!

Такого оружия он еще не держал в руках, знал только по словам, как ставить на взвод. Алеша это и делает, но он все же не уверен, что пистолет может стрелять.

Тогда он поднимает дуло вверх, нажимает на спусковой крючок.

Громко хлопает выстрел, отдача такая, что руку дергает и пистолет чуть не вырывается из пальцев.

От выстрела летчик вздрагивает, поднимает голову. Алеша подгоняет его:

«Шнель! Шнель!» — Это слово он знает, в школе учил немецкий.

К его удивлению, фашист покорно, морщась от боли, вылезает из машины.

«Коммен!» — опять командует Алеша.

И тот идет.

Вот только куда его вести? Фабричный поселок, от которого Алеша шел, в километре отсюда. В училище разве доставить? Это было бы здорово! Венька Потапов от зависти лопнет, когда увидит Алешу с пленным немцем. И пусть, меньше станет задаваться. Военпред, который по нескольку раз в неделю наведывается в мастерскую проверять, сколько изготовлено деталей, перед строем обязательно произнесет речь: «Так и должны поступать советские патриоты!» Обязательно так скажет.

Но до училища тоже далеко. Пока ведешь, еще сбежит. Может, кто пойдет по дороге, надо подождать. Да, так и следует сделать, потом доставить прямо военкому.

«Садись!» — Такого слова по-немецки Алеша не знал, просто сказал «садись!» и указал пальцем на землю…

Встречные прохожие с удивлением смотрели на худенького парнишку в непомерно большом казенном картузе, который что-то выкрикивал, размахивал руками. Глаза его горели огнем отваги, щеки раскраснелись, он никого не замечал, был весь во власти своего воображения. Иные подумывали, вглядываясь: «Чокнулся, что ли, бедняга?»