Виктор Авдеев - Гурты на дорогах

— Ничего, вернется. И, как говорил, с орденом.

— Абы голова была целая. Как уж попрощались, вдруг он нагнулся и шепотом: «Христя. А коли без ног вернусь? Примешь?» А я ничего не вижу, глаза прямо вытекают. «Абы голова была целая». Это я ему тогда: «Кроме тебя меня кохать будет один сын, а если какой с усами подлезет, дрючком поцелую». Два письма уж прислал… Мыкола-то. Стоит в поле грудь с грудью против врага, так и написано: полевая почта…

Буланый мерин медленно прошел дальше. Веревкин поравнялся с высокой крытой арбой, за ней тоже слышался разговор:

— …все это прекрасно, даже героично, — узнал он излишне громкий от волнения голос Марины Георгиевны, — но что могут сделать наши безоружные Маруды, деды Рынди, тетки Параски с десантом немецких автоматчиков? Ведь их перебьют, как… как воробьев, а заодно нас и бедных детей. Веревкин в роли Кутузова — это бесподобно!

— Н-да, — послышался голос самого Кулибабы.

Осип Егорыч придержал буланого, с бьющимся сердцем прислушался.

— А знаешь, — продолжала Марина Георгиевна, — Галя ведь тоже не так интеллигентна, как мы с тобой сперва решили. Нет слов, правдивая, старательная девушка, но… в ней много того «бодрячества», которым, как ты говорил, пропитана вся современная молодежь. Она, например, не видит ничего ужасного в эвакуации и считает это «нормальными трудностями», представляешь? И знаешь, где она сейчас? Взяла ружье Упеника и пошла на пост… как будто женщина в самом деле может быть солдатом! Уж если нас, мирных жителей, отрезали от своих… смешно, ведь не обязательно выстраиваться под пули? Между прочим, Апоша, я, признаться, что-то мало верю в немецкие зверства: газеты всегда преувеличивают.

Кулибаба некоторое время молчал.

— Ладно, — сказал он. — Горик спит? Надо получше смотреть за вещами, может подняться паника. Ты, Мара, можешь прилечь, я подежурю.

Голоса умолкли. Веревкин чмокнул на мерина и поехал дальше.

Везде его то и дело окликали караульные. На одном участке вместо обычного пароля, тихо спросили:

— Вы?

Оказывается, Веревкин и сам не заметил, как вновь подъехал к Гале Озаренко. (А может, он именно этого и хотел?) Девушка, словно боясь, что он не остановит коня, быстро задала, видимо, заранее приготовленный вопрос:

— Скажите, вы это серьезно?

— Что? — Веревкин придержал мерина.

— А вот давеча… что в плен сдадитесь?

Месяц уже побелел и светил настолько ярко, что везде легли тени. Лицо Гали казалось призрачным, фиолетовым, глаза были затенены, куртка, надетая на теплый шерстяной свитер, сливалась в одно черное пятно с лошадью, а рука девушки, державшая уздечку, как бы жила обособленной жизнью.

— Ах, вы все вон о чем! — засмеялся Веревкин. Почему-то ему стало легко. — Мы с вами смотрим на вещи с разных возрастных точек зрения. Для вас подвиг — красивый поступок? А для меня — терпение. Понимаете? Это пусть японские самураи делают харакири, они верят в то, что являются носителями божественного духа Бусидо, а я сын и внук хлебопашца. Для меня всякий самоубийца — это, в первую очередь, трус. Если ты уверен в своей правоте, имей мужество не бояться самых тяжелых условий борьбы. Помереть же… тут и враг поможет.

— А вы твердо верите, что мы победим?

Веревкин засмеялся еще задушевней:

— Вот тут бы я застрелился. Человек без веры — труп. Да разве вы не видите сами, как народ приготовился к борьбе? В какой другой стране возможна такая организация и в таких колоссальных масштабах? Ведь вывозится все: промышленное оборудование, институты, сельское хозяйство. Нам даны точные маршруты, по пути следования мы получаем продукты, медикаменты. А как себя ведут наши совхозники? Кто из них не знает, что каждая корова, которую мы гоним, и вон тот заводик, возле которого идет перестрелка, — все это наше, народное, добытое четверть века тому назад кровью отцов и собственной кровью. И разве они откажутся от борьбы? Пока же человек не пал духом, он непобедим.

Галя слушала, приоткрыв рот. Но, казалось, ее не столько удивила речь, сколько сам оратор, которого она точно и не узнавала. Веревкин вдруг спохватился, слегка насупился, обычным тоном проговорил:

— Вы ступайте-ка отдохните, вон кстати и смена идет.

На прощанье Галя первая подала ему руку. Веревкин поехал к табору. Скоро должно было рассветать: утки-казарки на озере уже подали голоса — покормятся и полетят дальше, на юг. «Выходит, отбой, опасность миновала?»

Действительно, в головном гурту Веревкин застал разведку. Омелько Лобань сообщил, что в местечке и на кирпичном заводе все спокойно, а это километрах в трех, у лесных овражков, немецкий самолет сбросил на парашютах диверсионную группу, но местная милиция и ополченцы их окружили, едва ли кто выскочил. Вот эту перестрелку херсонцы и слышали.