Петр Сажин - Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

— А ты как считаешь?

— Дело хозяйское. Раз у тебя здесь нет интереса… — Вера вздохнула, посмотрела в глаза Гаврилову и сказала: — Смотрю на тебя и никак не могу понять: с виду ты парень как парень, а если… — Она остановилась, прищурила глаза, как–то сокрушенно дернула плечами и неожиданно закончила: — Ну, да ладно!

— Что ладно? Говори, раз начала.

— А то ты сам не знаешь?

— Все не можешь забыть поездку в колхоз?

— Дурной ты!

— Что ты хочешь? Говори! Мне некогда.

— Ясности!

— А какая же еще нужна ясность?.. Разве Надя Чакун ничего не говорила тебе?

— О чем?

— Что я давно женат!

— Как женат?!

— Ну, это длинная история! Надя знает…

Ковшова горько усмехнулась.

— Надя знает! А Верка Ковшова — нет. Хорош кавалер. Ты, Гаврилов, наверно, думаешь, что на тебе свет клином сошелся? Запомни! Если тебе встретится еще такая же дура, не прикидывайся хорошим парнем. Прощай!

Она резко отвернулась от него и побежала к конторе. Только теперь, глядя ей вслед, Гаврилов заметил, какая у Ковшовой стройная фигура.

В середине мая на Ленинских горах, на Потылихе и у Новодевичьего монастыря расцвели сады. Они цвели неделю, а как только обронили цвет — наступила жара.

Однажды, поднявшись чуть свет после душной ночи, Гаврилов вывел мотоцикл и понесся на Фрунзенскую набережную. По чистому голубому небу только что еще начал разливаться нежный розоватый свет спешившего к восходу солнца. Поставив мотоцикл, Гаврилов вышел к Москве–реке. Вода текла тяжело, и в ней нехотя поблескивали еще слабые краски утренней зари. Стояла тишина. Только со стороны Крымского моста доносился гул ранних машин да в соседних дворах, возле новых домов, шаркали метлы дворников. На кудрявых липах беспокойно верещали воробьи. Черная с палевыми пятнами кошка кралась в молодой траве. Вдруг Гаврилов услышал крик:

— Глядите! Воздушный шар!

Над Ленинскими горами, на высоте примерно трехсот или четырехсот метров, Гаврилов увидел воздушный шар. На набережную высыпали рабочие.

— Кино, наверно… Снимают, как мы тут новую Москву строим, — сказал кто–то.

Ему возразили:

— Ну да, так им и понадобилось с шара снимать, как мы тут копаемся. Москва небось не в одном месте строится. Вот на Можайке дома как грибы растут! А у нас тут не больно шибко. Кругом частная собственность…

— Подумаешь! — возразил широкоплечий, быковатый с виду слесарь–сантехник. — Вон Гаврилов ковырнет ее — пыль одна будет от этой собственности!

Слесарь не договорил. Подошедший к группе инженер Чакун сказал:

На Ленинских горах новый университет будут строить. Его вышина со шпилем — двести сорок три метра. Вот на эту высоту и поднят шар, а из города начальство смотрит, как он будет «читаться» с разных точек Москвы.

— Эх, мать честная! — воскликнул сантехник. — А вы — кино, кино-о! Да это ж почти четверть километра, а? Значит, верные слухи ходят.

— Верные, — сказал Чакун. — Я уже видел макет в Моссовете. В центральном здании сорок два этажа.

По окружившей Чакуна толпе рабочих прошел гул:

— Сорок два! Вот это да-а!

Чакун продолжал:

— Одних рабочих — тридцать тысяч.

— Эх, мать честная! Вот тебе и Америка. Надо еще подумать, кто теперь первой державой будет! — раздались голоса.

Чакун вынул из кармана записную книжечку и продолжал сыпать цифрами:

Под территорию нового университета отводится сто шестьдесят четыре гектара. Только жилых корпусов запроектировано на пятнадцать тысяч человек. Ну что, может, хватит?

— Давайте, товарищ инженер, говорите еще!

— А кто работать будет? Пора на котлован. Тут, — он похлопал по записной книжке, — еще на час разговора. Я думаю так: давайте на днях соберемся после работы, и я сделаю доклад.

Поднявшись в кабину экскаватора, Гаврилов глянул на Ленинские горы, вздохнул, включил мотор, и ковш стремительно пошел вниз. Гаврилов работал механически. Голова его была занята мыслями, которые и радовали и тревожили сердце.

Давно ли Гаврилов стоял на Ленинских горах у лыжного трамплина? Дул пронзительный ветер, и маленькая церквушка с голубыми куполами, усыпанными крупными, сусального золота звездами, зябко жалась в одиночестве, а внизу лежала Москва.

Гаврилов не чувствовал ветра, с замиравшим от восторга сердцем смотрел на покрытую сумраком ночи столицу и мечтал перестроить ее по своему плану, начиная с Воробьевского шоссе, где архитектор Витберг хотел возвести каскад парадных зданий для увековечения славы русского оружия. И вот наконец пришло то время, о котором мечтал Гаврилов. Какой простор для архитектора! Скорей бы кончить институт! Конечно, это были бы принципиально новые дома. Нет, не Корбюзье! Хотя Гаврилов и не отвергает его. Это и не небоскребы и не плоские бетонные ящики… Гаврилову представляются кварталы светлых, простых, без всяких уступок известным классическим ордерам домов. Он поставил бы их в зелени, в двухстах или трехстах метрах от транспортных магистралей. Дома не выше девяти этажей, с плоскими кровлями, наверху — бассейны, теннисные корты, площадки для волейбола.