Хорхе Борхес - Новые расследования

В приведенных стихах есть консептистские штучки («слышать глазами», «музыкальной, хоть беззвучной гамме»), однако сонет производит впечатление не благодаря им, а вопреки. Я не сказал бы, что в нем дано описание действительности, ибо действительность – это не слова, но бесспорно, что слова тут имеют меньше веса, чем нарисованная ими картина или чем мужественный тон, в них звучащий. Так бывает не всегда; в самом знаменитом сонете этой книги, «На бессмертную память о доне Педро Хироне, герцоге де Осуна, умершем в тюрьме», яркая выразительность двустишия

затмевает все толкования и от них не зависит. Но то же самое скажу и о словосочетании «воинский плач», смысл которого не загадочен, а просто пресен: плач воинов. Что ж до «кровавого Полумесяца», то лучше бы не знать, что речь идет об эмблеме турок, пострадавшей от каких-то пиратских наскоков дона Педро Тельеса Хирона.

Нередко отправной точкой служит для Кеведо классический текст. Так, великолепная строка («Муза», IV, 31)

это воссозданный или улучшенный стих Проперция («Элегии», 1,19):

Амплитуда поэтического творчества Кеведо очень велика. Тут и задумчивые сонеты, в какой-то мере предвосхищающие Вордсворта; и мрачные, жестокие образы 59 59 И задрожали там порога и ступени, Где мрачный властелин вдруг дрогнувших ворот Бескровные, уже безжизненные тени По безнадежному закону век гнетет; Три пасти все разверз для лая в исступленье, Но, узря новый свет с божественных высот, Вдруг Цербер онемел, а до того безмолвны — Один глубокий вздох теней издали сонмы. И под ногами вдруг земли раздались стоны И тех пустынных гор, их пепельных седин, Что зреть глаза небес вовеки недостойны, Что мутной желтизной свет застят для равнин. Усугубляли страх псы, что в пределах оных, В сих призрачных краях все хриплы, как один, Безмолвие и слух жестоко раздирая, И стоны в звук один сплетают, с хрипом лая. («Муза», X) , магические выходки теолога («С двенадцатью вечерял я, они меня вкушали»); здесь и там гонгоризмы как доказательство, что и он умеет играть в эту игру 60 60 Скот, для которого лишь труд был назначеньем, Но символ ревности для смертных этот скот, Юпитеру в былом служивший облаченьем, Который королям в мозоли руки трет, Которому вослед и консулы стенали, Который и в полях небесных свет жует. («Муза», II) ; итальянское изящество и нежность («уединенья зелень скромная и звучная»); вариации на темы Персия, Сенеки, Ювенала, Священного Писания, Жоашена Дю Белле; латинская сжатость; грубые шутки 61 61 Донья Мендес прибежала, крича, Прелести все ее маслом потели, Волосы доньи Мендес на плеча Сеяли щедро гнид колыбели. («Муза», V) ; странно изысканные издевки 62 62 Так Фабио пел со слезами Балкону, решеткам Аминтиным, Той, что, как ему рассказали, Не вспомнила даже забыть о нем. («Муза», VI) ; угрюмая торжественность разложения и хаоса.

Лучшие вещи Кеведо существуют независимо от породившего их душевного движения и от общих мест, которые в них выражены. Они отнюдь не темны, не грешат стремлением смутить или развлечь загадками, в отличие от произведений Малларме, Йейтса и Георге. Они (чтобы хоть как-то определить их) – это словесные объекты, отдельно и самостоятельно существующие, как шпага или серебряное кольцо. Например, этот стих: