Дэвид Лоуренс - Сыновья и любовники

В семь миссис Морел уложила детей. И некоторое время сидела и шила.

Когда Уолтер Морел и Джерри вернулись в Бествуд, оба сразу повеселели: уже не грозила поездка по железной дороге и теперь можно было достойным образом закончить этот замечательный день. Они зашли в пивную Нелсона с чувством удовлетворения, какое испытываешь после долгих странствий.

Назавтра предстоял рабочий день, и мысль об этом омрачала настроение мужчин. К тому же у большинства уже кончились деньги. Кое-кто, покачиваясь, уныло брел домой, выспаться перед завтрашней работой. Под их заунывное пение миссис Морел вошла в дом. Вот уже девять часов, десять, а дружков все нет. Слышно было, поодаль на крылечке, какой-то гуляка громко тянет «Веди нас, путеводный свет». Миссис Морел неизменно возмущалась, что пьяным, когда расчувствуются, приходит охота петь этот гимн.

– Мог бы и «Женевьевой» обойтись, – сказала она.

Кухню наполнял запах кипящих трав и шишек хмеля. На подставке в камине в большой черной кастрюле что-то неторопливо булькало. Миссис Морел взяла большую глиняную миску, щедро насыпала в нее рафинаду и, поднатужившись, перелила туда кипящую жидкость из кастрюли.

В эту минуту вошел Морел. У Нелсона он был на зависть весел, но по дороге домой помрачнел. Он не вовсе преодолел досаду и огорчение, оттого что, напившись, заснул на лугу; и на пути к дому его стала мучить нечистая совесть. Он сам не понимал, что зол. Но едва ощутил, что садовая калитка не поддается, пнул ее ногой и сломал щеколду. Когда он вошел, миссис Морел как раз выливала из кастрюли настой трав. Качнувшись, Морел задел стол. Чаша с горячей смесью накренилась. Миссис Морел отскочила.

– Боже милостивый! – воскликнула она. – Прийти домой пьяным!

Она вдруг вышла из себя.

– Может, скажешь, ты не пьян! – в сердцах бросила она.

Она поставила кастрюлю и стала размешивать сахар в пиве. Морел тяжело опустил руки на стол, свирепо выпятил челюсть.

– Может, скажешь, ты не пьяный, – повторил он. – Ишь чего выдумала, сучка паршивая.

И он опять вздернул подбородок, свирепо глядя на жену.

– На что другое денег нету, а на выпивку нашлись.

– Я нынче, считай, сущие гроши потратил, – сказал Морел.

– На гроши так не напьешься, – возразила она. И вдруг придя в ярость, закричала: – А если тебя угощал твой любезный Джерри, так лучше б он о своих детях подумал, им деньги нужней.

– Вранье, вранье. Заткнись, баба.

Они разругались не на шутку. В пылу схватки каждый забыл про все на свете, кроме ненависти к другому. Миссис Морел разгорячилась, была взбешена не меньше мужа. И так шло, пока он не назвал ее лгуньей.

– Нет! – крикнула она, выпрямившись, у нее перехватило дыхание. – Ты не смеешь так меня называть… да такого презренного лгуна, как ты, свет не видал. – Она чуть не задохнулась, с трудом выговорила последние слова.

– Это ты лгунья! – заорал он, стуча кулаком по столу. – Ты, ты лгунья!

Она сжала кулаки, вся напряглась. И крикнула:

– Из-за тебя в доме мерзко!

– Тогда убирайся… это мой дом! Убирайся! – завопил Морел. – Это я приношу в дом деньги, не ты. Мой это дом, не твой. Убирайся вон… убирайся!

– Я бы рада, – воскликнула она, вдруг разрыдавшись от собственного бессилия. – Да если б не дети, я бы и ушла, ушла бы давным-давно, пока был еще только один ребенок. – И так же вдруг осушив слезы, яростно крикнула: – Думаешь, это я из-за тебя остаюсь… думаешь, из-за тебя я осталась бы хоть на минуту?

– Так убирайся вон! – вне себя заорал Морел. – Вон!

– Нет! – она взглянула ему прямо в лицо. – Нет, – громко сказала она. – Не бывать по-твоему, не все будет по-твоему. У меня на руках дети. Право слово, – она засмеялась, – хороша я буду, если доверю их тебе.

– Вон! – хрипло выкрикнул он, подняв кулак. Он боялся ее. – Вон!

– Я бы с радостью. Господи, да если б я могла уйти от тебя, я бы только веселилась, да, веселилась, – сказала она в ответ.

Он метнулся к ней, выпятив челюсть, лицо воспаленное, глаза налиты кровью, схватил за плечи. Она в страхе закричала, попыталась вырваться. Чуть опомнясь, тяжело дыша, он грубо пихнул ее к двери, вытолкнул за порог на улицу, рывком, с грохотом запер дверь на засов. Потом вернулся в кухню, рухнул в кресло, голова, лопаясь от прихлынувшей крови, повисла меж колен. Усталый, пьяный, он постепенно погрузился в оцепенение.

В эту августовскую ночь высоко в небе стояла великолепная луна. Под ее ярким белым светом разгоряченную гневом миссис Морел обдало холодом, страх охватил ее взволнованную душу. Несколько минут потрясенная женщина беспомощно глядела на крупные сверкающие листья ревеня подле двери. Потом тяжело перевела дух. И, дрожа всем телом, пошла по дорожке, а под сердцем шевельнулось потревоженное дитя. Она все не могла прийти в себя; машинально перебрала в уме только что разыгравшуюся сцепу, опять к ней вернулась; иные фразы, иные мгновенья каленым железом обжигали душу; и всякий раз, как она снопа представляла себе этот последний час, каленым железом било по тому же месту, навек выжигая клеймо, к наконец боль выгорела дотла и миссис Морел опомнилась. Должно быть, прошло с полчаса. Теперь она вновь осознала, что ее окружает ночь. В страхе огляделась по сторонам. Оказалось, она забрела в сад за домом и бродит взад и вперед по дорожке мимо кустов черной смородины, растущих вдоль длинной ограды. Сад был узкой полоской земли, и колючая живая изгородь отделяла его от пересекающей улицу дороги.