Николай Борисов: Зеленые яблоки

Она смотрела на меня и некоторое время размышляла.

- Да, пожалуйста. Скажите только, что я была. Видите ли, Джеральд меня...- где-то в глубине ее глаз пробежала улыбка,- ну одним словом, он настроен против меня...

Мы стояли на пороге неряшливой комнаты пьяницы.

Я собирался потушить свет.

- Джеральд,- вдруг сказала она тем же ясным голосом, который напоминал мне голос надзирателя в кори - доре школьного пансиона. - Прощай, Джеральд.

- Вы понимаете,- обратилась она ко мне,- мы с Джеральдом последние Марчи, так что нам надо поддерживать друг друга; не правда ли?

- Да, конечно, надо,-.серьезно ответил я.

Одна ее рука с большим изумрудом висела вдоль кожаного жакета.

- Конечно, надо, - повторил я и поднес ее руку к губам. Рука слегка пахла бензином и табаком и еще каким-то ароматом, название которого я теперь никогда уже не узнаю.

- Как она мила, эта дерзкая нежность,- сказала она задумчиво.- Я всегда полагала...

Г л а в а 11

Красные слоны задвигались...

Мы медленно спускались вниз, она впереди, а я сзади, по узкой лестнице к моей площадке! Зажженная спичка неожиданно осветила маленький кружок тела на ее левой ноге, как раз над каблуком, и я имел случай упрекнуть Себя в свойственной человеку испорченности.

Мы снова очутились на моей площадке, освещенные светом, проникавшим из полуоткрытой двери моей гостиной: она стояла одной ногой на ступеньке, ведущей вниз.

- До свидания,- сказала она.- Вы, право, были очень любезны.

Я подумал: какая она славная и нежная. Именно славная. И в ее нежности чувствовался скрытый огонь. Она шествовала так спокойно, освещенная собственным пламенем. Я был как будто на другой планете.

- Прощайте...

Я смотрел не на нее, а через полуоткрытую дверь в свою комнату. Передо мной был весь беспорядок моей жизни, ее безалаберность, отсутствие целей, вся пустота и неудачливость моего существования.

Здесь я подхожу к самому трудному месту в моем повествовании. Среди его многочисленных пробелов этот представляется мне самым серьезным и самым непростительным. Следует всегда излагать события если не изящно, то, по крайней мере, ясно. Но в данном случае я не могу писать ясно, так как сам не знаю, как это произошло. Я имею в виду, что не знаю, как она очутилась у меня в комнате и уселась на стул. Я не приглашал ее. Пришло ли это в голову ей самой? М-с Стром была дамой, в присутствии которой всякий почувствовал бы необходимость соблюдать приличие. М-с Стром была... и все же., я ничего не знал о ней.

Наши глаза сошлись на изумрудном кольце, лежавшем на полу, как эхо нашего поцелуя. Она слегка вздрогнула, выпрямилась и приняла гордый вид. Теперь она казалась далекой, как вечерняя звезда и очень гордой. Глаза ее были темны, как склеп, глаза ее глядели растерянно, как будто она заблудилась в лабиринте. Я закурил папиросу и почувствовал, что в горле у меня пересохло.

Ей было трудно говорить. Я недоумевал.

- Нет,- сказала она и покачала головой.- Конечно же, нет. Дайте мне, пожалуйста, кольцо.

Ее палец повелительно указывал на пол, но глаза были жалкие, как у монахини, случайно забредшей в ад. И для того чтобы я мог последовать за ней туда, я снова прикоснулся к ее руке иудиным поцелуем; она задрожала всем телом, как в пытке, и казалось, что она изнутри кусает, губы.

- Это ничего не означает,- холодно сказала она.

-- Я знаю, - ответил я.

Она дышала глубоко, прижимая рукой одну грудь, как если бы она у нее болела. Она покачала головой, как зверь е клетке, затем стала неподвижной, как срезанный цветок. Поля ее шляпы отделяли от меня ее лицо, мы оба были страшно одиноки. Ее голая правая рука, как мертвая, свисала со спинки кресла, и я нагнулся, чтобы поднять изумруд и водворить его обратно на средний палец. В это время внизу раздался осторожный стук.

Стучали уже во второй или в третий раз, и с каждым разом стук становился все смелее. Я знал, что это постовой полисмен, пришедший сказать, что улица - не надлежащее место для стоянки желтого автомобиля, и потребовать,- чтобы его убрали. Интересно, слышала ли она; но я не мог видеть ее лица. Выходя, я потушил огонь, и рассвет через окно прыгнул на зеленую шляпу. Но ее обладательница продолжала свою борьбу, неподвижная как статуя. Она что-то сказала, что именно - я не разобрал, и я спустился вниз и переговорил с полисменом. Это был любезный, средних лет человек, с которым я был знаком.

- У меня сидит брат,- сказал я,- но он скоро уйдет.

Шеперд-Маркет медленно вползал в полутьму начинающегося утра, все еще окутанный таинственным покровом ночи. Тут и там в окнах виднелись огоньки. Громадный автомобиль выделялся темным пятном, преграждая путь к вечности; рассвет стремился овладеть им, ночь окутывала его своей тенью, и летящего серебряного аиста не было видно. Маленькие шорохи рассвета остро прорезывали тишину ночи, и у фонарей были усталые бледные лица.