Глеб Успенский: Нравы Растеряевой улицы

"Я пер-рвый мастер?.."

"Ты-ы! - говорит целовальник. - Кто ж у нас первый-то?..

Ты и есть!.."

"Масей!.. - это хозяин-то наш ему, - признайся по совести, доказал я тебе свое могущество?.."

"Ты, Игнатыч, - отвечал ему на это целовальник, - так меня ноне уничтожил, так сконфузил... То есть истинно победил своим богатством! Я думал, ты бедный, а ты поди-кось!"

"Я-а-а!.."

"Да уж ты-ы-ы!.."

И оставил нас целовальник на крыльце; дождик шел, и темно было...

"Ребятушки! Видели, как я его победил?.."

"Видели", - говорим.

Не могли мы его тащить с собой, повалился он на улице и тут же заснул...

Стали мы ему в трезвый час говорить:

"Дяденька! Что же это вы себя роняете? Перед богом божились, так хорошо выговаривали, а заместо того еще хуже?"

"Ребятушки, - говорит, - знаете, что я вам скажу?"

"Я знаю!" - заговорил Ерш...

"Нет, тебе этого не узнать!.. А вот что я скажу: кажется мне, сколько я зароков на себя ни клади, никогда мне себя не удержать... Потому радости на своем веку только я и видел, когда в лодыжки играл махоньким еще... Люди добрые в мою пору и хозяйство знают, и семью, и почет получают... Ну, а мне этого в своей избе не сыскать! Нет!.. Окромя лодыжек-то я еще, ребятушки, ни единою радостью не радовался... По этому случаю как малого ребенка можно меня обмануть, лишь бы только единую минуточку предоставить мне по моему желанию... Так-то!.."

Так мы и жили, а бесперечь хозяин себя чрез свое безголовье до того доводил, что непременно он раз двадцать у заказчика в ногах валялся, ругали его, самыми страшными божбами божился, вымаливал еще чуточку и опять же таки через слабость свою домой не доносил... Под конец входил квартальный: "Ты Иван Игнатов?" Ну, тут уж мы все в ноги валимся; тут народу копошится страсть!.. Вымолим кое-как прощение. И уж тут-то работа начина-а-а-ется!.. То есть не то что работой можно это назвать, а истинно ужас какой-то всех в это время обхватывал... Потому хозяин ровно бы сумасшедший бывал тогда... Где-то уж, господь его знает, доставал он инструменты, и так-то ли принимался орудовать ими, что уж нашему брату только в пору глаза вытаращить, не только для себя замечать. И день и ночь, и день и ночь только опилки летят, только молотки постукивают; ни водки в это время, ни даже крохи не брал и уж так-то работал, без разгибу. В этом запале нам в мастерскую нос показать опасно было: "Пр-рочь, кричит, черти! Так промежду ног и суются! Пр-рочь, расшибу!.."

Мы разбежимся обнаковенно... Кто где ежимся...

Кончит работу он беспременно к сроку и все денежки до копеечки пропьет, даже домой не скажется... Дней по крайности пять пропадает...

Так я вздыхал в это время, так я убивался о своей жизни!

Который, думаю, мне теперича год, никакого я мастерства не знаю... Только-только колотушки и треухи в исправности отпускаются... На ласковое слово хозяйское понадеешься, пустое выходит. Где обиды не ждал и не чуял я совсем - втрое тебе ее, безо всякого заправского дела... Что это, думаю, господи?

Хотел я сбежать... Ну, только вскорости история одна случилась, и так обошлось... Однова смотрим мы, что такое, по нашей улице воза едут: с перинами, с сундуками, столы, например, разные накручены, стулья... Все вообче разное имущество... И идут с боков этих возов бабы и всё у встречных спрашивают что-то... Ну, только встречные от них с испугом бегут... Что за удивление? Пошли мы за ворота с Ершом, стали нас бабы спрашивать:

"Где тут, ребятишки, солдатка покойница Караулова жила?"

"Я знаю где!" - говорит Ерш.

"Авдотья Кузьминишна?"

"Знаю! Знаю... Я все знаю! Только вы меня слушайте!.."

"От нее нам в наследство дом есть..."

"Есть!.. Пойдем!.."

Повел он их на пустошь: там кое-где щепки валяются, и печка с трубой вытянулась. Только и сохранено от дому.

"Вот! - говорит Ерш. - Получите!.."

"А дом-то?.. Где же дом-то?.."

"Дом точно что тут был, - отвечал Ерш,- ну, только теперь отыскать его мудрено... хошь я, признаться, словцо одно знаю..."

Между прочим, бабы по этой пустоши заметались как угорелые... Руками машут, бросаются туды, сюды... "Ах-ах-ах, ах-ах-ах... Ах, дома нет! Ах, где дом!.." Тут народу собралось множество, стали все удивляться, где дом: "я, - говорит один, - только поленце; я, - говорит другой, - только щепочек чуть-чуть отсюда взял". А тут целый дом пропал! Стали баб этих жалеть. Бабы те заливались слезами и рассказывали:

"Она тетка нам; она, Авдотья-то, нам этот дом отказала.

Жили мы в ту пору в дальнем Сибире, на самом конце; покуда дошло туда извещение, с год места протянулось, а уж нас в то время на Капказ перегнали; покуда опять в здешние палаты извещение-то вернули, покуда отсюда на Капказ дали знать, время-то два года и ушло; летошний год мы в октябре месяце собрались из черкесской земли, да покуда доползли, ан всего три года! Ах, ах, ах, дома нету!.."