Глеб Успенский - Нравы Растеряевой улицы

- Будьте покойны! - говорил хозяин.

- Здесь ли?

- Здесь, уж я вам говорю. Пожалуйте!

Порфирыч и хозяин вышли задними воротами к конопляникам и направились к сараю.

- Уж я вас, - говорил хозяин дорогою, - в самое лучшее место положу.

Они вошли в темный сарай; сквозь плетеные стены его едваедва прокрадывался лунный свет. В непроницаемой темноте со всех сторон слышался шепот, подавляемый смех и изредка многозначительный кашель.

- Где ж бы тут лечь? - спросил Порфирыч у хозяина.

- А вот-с, я сейчас, - сказал тот и зажег спичку. Яркий свет открыл довольно живописную картину: во всем сарае на разбросанном сене лежали вповалку мужчины и женщины.

Женщины при свете тотчас "загомозились" и принялись прятать голые ноги под белые простыни, закрываясь ими до самых глаз.

- Да вот место! - сказал хозяин.

Прохор Порфирыч взглянул в угол, предназначавшийся для него, и увидел знакомую девушку, так интересовавшую его.

Она чуть-чуть выглянула из-под "бурнуса" и тотчас снова завернулась с головой.

Спичка погасла. Прохор Порфирыч ползком пробрался между лежавшим народом и достиг своего ложа. Девушка отодвинулась в угол.

- Ничего-с! сделайте милость, не беспокойтесь... - проговорил вежливо герой.

Во всем сарае было какое-то бессонное молчание.

- Куда ты? куда тебя дьявол несет?

- Мне сенца!

- Я тебе задам сенца!

- Что вы орете? Вот удивление!

Снова наставало молчание, и потом снова разговор.

- Подальше, подальше, батюшка! У меня свой муж есть.

- Вам беспокойно? - спросил Порфирыч соседку.

- Нет, ничего-с!

- А то не угодно ли вот сюда?

- Нет, нет, - шептала та.

- Да что вы опасаетесь? будьте покойны. Я не какойнибудь...

- Уж вы этого не говорите. А я вам прямо скажу, я не на это сюда пришла.

- Да помилуйте! Даже на уме не было! Я вот перед богом скажу вам, всей бы душой познакомиться желал.

- Это зачем?

- Как-с зачем?.. Позвольте ваше имя-отчество?

- Раиса Карповна.

- Так, Раиса Карповна, что же, вы тятеньку имеете?

- Нет, ни тятеньки, ни маменьки нету, померли.

- Что же, стало быть, вы у родственников изволите жить?

- Н-нет... Я не здешняя...

- Приезжие?

- Епифанская... из Епифани...

- Да-да-да... И что же, теперича вы здесь при месте?

Девица промолчала.

- Или в услужении?

- Н-нет... Я... Да вы заругаетесь!

- Ах! Что это вы? Как же я смею? Неужели ж этакое свинство позволю?

- Я... Господина капитана Бурцева знаете?

- Это которые полком тут стоят?

- Они.

- Ну-с?

- Ну, я при них...

- То есть как же это: по хозяйству?..

- Нет... Я, собственно... Как они проезжали, и видят - я сирота... "Поедем", - говорят... Ну я, конечно...

- Да-да-да... Что ж? дело доброе.

- Вот вы надсмехаетесь!..

- Чем же-с?.. Даже ни-ни.

"Э-э-э! - подумал Порфирыч, - вот она, птица-то!" - и замолчал.

Тишина в сарае продолжала быть бессонной, и это очень растрогало Порфирыча; он вздохнул и обратился к соседке с каким-то вопросом.

- Ах, оставьте!.. Я и так уж...

- Что такое?..

- Да самая горькая...

- То есть из-за чего же?

- Голубчик! Лежите смирно! Я вас прошу!

- Помилуйте, из-за чего же горькие? Будьте так добры...

Обозначьте!

- Они уезжают: капитан-то...

- Н-ну-с. Что же? И господь с ними...

- Хотели меня замуж выдать, да кто меня возьмет?

- Как кто? Конечно, ежели будет от них помощь...

- Они дают деньгами...

- Много ли?

- Полторы тысячи...

У Порфирыча захватило дух.

- Ка-как?.. Пол-лтар-ры... Вы изволите говорить - полторы?

- Да... Перед венцом деньги.

- Раиса Карповна, - проговорил Порфирыч... - Верно ли это?

- Это верно.

- Я приду-с... К господину капитану... Приду-с!

- Голубчик! Вы надсмехаетесь?

- Провались я на сем месте... Завтра же приду!..

- Ах, миленький... Обманываете вы... Я какая... Вы не захотите...

- Да я скорей издохну... Деньги перед венцом?

- Да, да... Уж и как же бы хорошо... Не обманете?

- Ах!.. Раиса Карповна! Да что ж я после этого?..

- Голубчик!..

Между тем Кузька, улегшийся на траве за селом, был в большом унынии: ничто не могло расшевелить его настолько, чтобы заставить разделить общие удовольствия; его одолевала полная тоска. Долго лежал он молча. Взошел месяц, над болотом стал туман, заквакали лягушки, и на селе не слышалось уже ни единого человеческого звука. Наконец тошно стало ему здесь. Он решился идти в село на ночлег.

На сельской улице не было никого; только на одном из крылец сидел хмельной дворник и разговаривал с бабой, стоявшей на улице,

- Арина! - говорил дворник.

- Что, голубчик?