Леонид Бородин - Гологор

- Ничего! Только Петровская водка здесь не ночевала! Уж мы-то знаем, что такое была Петровская!

Через стол хлопнул Сашку по плечу:

- Но все равно, угодил старику. Считайте, что за ваше счастье выпил! Тостов говорить не умею, покамест до нормы не доберу!

- Какая у тебя норма, Селиваныч? - спросил Сашка, отрезая Кате кусок изюбрятины.

- Три раза помрешь с моей нормы и один раз воскреснешь!

Катя смеялась вместе с ними. Потом Сашка пил с Селивановым, а их разговор Катя слушала уже сквозь сон, упросившись на отдых и получив на то согласие мужчин, жаждущих профессионального общения, то есть обычного охотничьего трепа, без которого не обходится таежное застолье.

Треп трепом! Но вот Селиванов подмигнул Сашке и спросил полушепотом:

- Стволы иметь хочешь? С нарезкой! Завязываю я с этим делом, парень!

- С чем? - не понял Сашка.

- С тайгой!

Это было что-то новое или чистая липа.

- План я свой жизненный выполнил, вот что! Больше тебе ничего не скажу. Но о Селиванове еще услышите! Ты думаешь, я кто?

Он улыбался таинственно и зловеще. И что-то ранее незамеченное увидел в нем Сашка.

- Ты таких, как я, в кино не видел! Понял?!

- Может быть, - уклончиво ответил Сашка.

Выговорились далеко за полночь. Селиванов долго притворно кряхтел на своем жердевом ложе. Сашка осторожно подлег к Кате. Она, не просыпаясь, повернулась к нему, и голова ее оказалась на его руке. Боясь шелохнуться, пролежал он так долго, и даже потом, уже во сне, все время помнил, что на его руке покоится бесценное и хрупкое счастье.

ВСЕ

- Филя, я все хотела спросить, почему ты себя так называешь? Ведь ты сам захотел, чтобы тебя Филей звали?

- Не Филей, а Филькой! И здесь существенная разница!

Катя с Филькой, сидя на сосновых чурках, чистили картошку. Моня в углу за столом заряжал патроны. Сашка со Степаном на улице кололи дрова, и оттуда доносились их голоса, чаще Сашкин, веселый и звонкий, реже Степанов, глухой, хриповатый.

Филька бросил очищенную, точнее, изуродованную чисткой картофелину, протер широкое лезвие охотничьего ножа, пальцы сполоснул в ведре.

- Филя - это профанация той идеи, которую я оформил своей кличкой.

Филька говорил как всегда многозначительно, исключительно серьезно, словно был уверен, что если он открывает рот, то только для того, чтобы сообщить несомненную истину или нечто совершенно исключительное.

Поначалу Катю раздражала эта манера пророчествовать и поучать, но очень скоро она почувствовала, что слушает Фильку всегда с интересом и что его манера говорить - это, по сути, что-то очень близкое к тому упорству, с каким он настаивал на своей смешной кличке. И спросила его об этом не случайно.

Филька вперил в нее свои серые глаза, чуть приподнял бровь, подался вперед.

- Кличка эта справедливо квалифицирует мое место здесь, в этой обстановке. Сашка отлично стреляет. Степан вынослив, как медведь, Моня шарлатан по призванию...

Моня за столом повернулся к ним и заулыбался виновато и сконфуженно.

- ...Моня и тот умеет кое-что лучше других! К примеру, быстро и хорошо заряжать патроны, хотя закрывает глаза, когда приходится стрелять. Я назвал лишь некоторые достоинства наших друзей. Я же сам не умею ничего и не имею желания научиться! Нелегко было признаться себе в этом, поверь, но пришлось, потому что нежелание - это и есть неспособность!

- Но тебя все здесь любят! - возразила Катя. - Сашка мне о тебе...

Он повелительно перебил ее:

- Не то! Любят? Это значит, что ненавидят. А за что меня ненавидеть? Я никому зла не делаю, чужой хлеб не ем. В мире так много ненависти, что ее отсутствие мы готовы принять за любовь. Любовь - это не то. Любовь - явление чрезвычайно редкое.

Катя с сомнением покачала головой. Сказала искренне:

- Я вот всех вас люблю.

- И Степана? - спросил тотчас Филька, как будто иглу воткнул.

- А почему я должна его не любить? - смутившись и даже испугавшись, вопросом на вопрос ответила Катя.

Филька посмотрел на нее пристально, чуть-чуть, лишь уголками тонких губ усмехнулся.

- Опасная тема? - не то спросил, не то подвел черту разговору.

Уже который раз в разговорах с Филькой Катя неожиданно словно на гвоздь наступала. Ей всегда хотелось спорить с ним, часто его утверждения казались не просто неверными, а будто сознательно обращенными в неверность. Но сколько раз, когда она уже готова была уличить его в нелогичности или даже в ошибке, он вдруг врывался какой-нибудь фразой в запретные области ее дум или состояний. Она боялась Фильки, но боязнь была такого рода, что порождала соблазн испугаться еще раз.