Леонид Бородин - Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова

Прошел час, все давно были на своих местах, первая семерка солдат уже залегла с винтовками в неглубоком окопчике, подложив под винтовки куски мягкого дерна, а на другой стороне встали в рост фрицы в рогатых касках, но команды стрелять не было, чего-то старшина суетился больше обычного -- мы заждались. И вдруг услышали цокот копыт по камням: двое военных скакали на гарнизонных конях от поселка в сторону стрельбища. Солдаты и старшина тоже услышали цокот -- дорога-то падинская вытоптана до материкового камня -- и засуетились еще больше, а старшина вообще на дорогу выскочил встречать скачущих. Тут и мы разглядели: это примчался главный начальник над солдатами всего нашего дорожного участка капитан Свирский, что жил в Слюдянке и к нам заглядывал редко, только по особым случаям. А второй был старлей Бесфамильный, прямой начальник старшины.

Капитана Свирского все мальчишки поселка презирали, и у этого презрения была забавная история.

В нашей школе великие праздники, такие, как Седьмое ноября или Первое мая, отмечались очень торжественно. Ученики всех классов готовили концертную программу с песнями, стихами и плясками, сценки всякие разыгрывали, пирамиды строили... Пирамиды -- это когда по команде физрука дяди Кости: "и раз!.. и два!.. и три!.." -- мальчишки и девчонки запрыгивали друг другу на плечи иногда аж в три ряда, головами упираясь в самый потолок сцены нашего клуба, и пели или декламировали что положено. Был и еще один день в году, который, конечно, не праздник, но концерт школа давала поселку обязательно, -- день смерти Ленина. Как мы все любили Ленина -- кто в наше время не жил, тот не поймет. Больше Ленина любили только Сталина.

Так вот, еще до того как в поселке впервые объявился капитан Свирский, наша учительница истории Надежда Ивановна разучила во всех классах, и даже в начальных, одну песню, которую все сразу полюбили, -- песню про смерть Ленина. И каждый год двадцать первого января концерт в клубе начинался с того, что на сцене выстраивали пирамиду и сначала те, кто на сцене, а потом и все в зале пели эту печальную песню, от которой некоторые девчонки даже носами швыркали. Слова помню лишь частично:

Умер тот, кто на своих плечах

Нес всю тяжесть трудовых кварталов.

Ленин умер, Ленина не стало.

Не услышим больше голос Ильича.

А дальше были такие строки:

Умер наш любимый КАПИТАН.

Умер тот, кто каждый день был с нами.

Разве можно выразить словами

Скорбь великую трудящихся всех стран!

Дело в том, что в те времена все железнодорожники тоже были военными, хотя и не настоящими. Но все носили форму и имели звания. Все -- от дежурного по станции до начальника дистанции пути, который был майором. Инженеры-путейцы -- как правило, лейтенантами и старлеями. Но ни одного капитана!

Дети войны, мы, конечно, во всех званиях разбирались, но тем не менее так уж получилось, что звание капитана было в нашем сознании повязано с именем Ленина. И когда пошел слух, что в гарнизон приехал какой-то капитан, самый главный над всеми солдатами, мальчишки обложили солдатский барак с самого утра, чтоб посмотреть на человека, у которого такое же звание, что и у Ленина. И что же они увидели? Или, точнее, услышали?

Вышли из хоздвора Свирский, Бесфамильный и старшина Нефедов, и этот самый капитан понес почем зазря старлея Бесфамильного. За один раз мальчишки услышали столько нехороших слов, сколько от наших поселковых мужиков за год не услышишь. Бесфамильный крутил шеей, руками махал -- все оправдывался чего-то. Зато чуть в сторонке стоял наш любимый старшина, и не по стойке "смирно" стоял, а расставив ноги и с руками за спиной, и смотрел на капитана, как будто его в упор не видел.

А вечером того же дня (а была это суббота) повели капитана-позорника в баню. Баня -- на дамбе над Байкалом, и все мужики, как обычно, из парилки с разбегу в Байкал бултых -привычное дело. А капитан по камням сполз до воды, ногой пощупал и назад. А ведь здоровый мужик-то, покрупней старшины нашего, хотя ростом и пониже. Короче -- стыдоба.

И тогда кто-то из мальчишек пустил слух, что капитан этот не кто иной, как японский шпион, и звание себе припогонил, чтоб Ленина опозорить. С тех пор промеж собой мальчишки если говорили про капитана, то ни звания, ни фамилии не употребляли, а просто суживали пальцами глаза -- дескать, это тот, который узкоглазый, то есть японский шпион. Хотя, конечно, никакой он был не узкоглазый, а скорей даже наоборот...

И вот нынче этот противный капитан, приехавший, видать, вместе со старлеем Бесфамильным утренней "мотаней", объявился на стрельбище, чтобы всем настроение испортить, только, похоже, сперва еще сам не знал, к чему прицепиться, потому что после доклада старшины взобрался на высокий пологий камень позади окопов, там уселся, папироску покуривая, и наблюдал, как солдаты готовятся к стрельбам.