В Бурцев - Борьба за свободную Россию (Мои воспоминания)

Нечего говорить, что об этих своих связях с охранниками Стародворский от всех нас хранил полную тайну. В это время мы его, как шлиссельбуржца, приглашали посещать наш Шлиссельбургский Комитет. Он ходил к нам в редакцию "Былого". Посещал различные редакционные собрания. Бывал на конспиративных политических собраниях эсеров и энесов. Да где он только не бывал! Куда только его не приглашали! Когда Стародворский был в нашей среде, он, конечно, только нам вторил и не о своих сношениях с Департаментом Полиции говорил с нами.

Однажды, в самом начале 1906 г., после одного моего разговора с Стародворским, я предложил ему идти осмотреть тот дом, где на квартире Дегаева был убит Судейкин. Это было всего в пяти минутах ходьбы от моей Балабинской гостиницы. Стародворский не сразу узнал бывшую квартиру Дегаева. Мы расспрашивали дворника, разных жильцов и, в конце концов, точно установили квартиру, где 25 лет тому назад Стародворский убил Судейкина, чем он и теперь гордился.

Когда я распростился с Стародворским и шел к себе домой, на Знаменской площади я встретил Короленко. Он держал в руках только что вышедший номер "Былого", в котором был помещен рассказ об убийстве Судейкина и указана улица и номер дома, где было совершено это убийство. Я спросил Короленко, куда он идет?

- Да вот хочу посмотреть дом, где был убит Судейкин.

- Можете представить, - ответил ему я, - я сию минуту иду из этого дома. Я его осматривал вместе с Стародворским.

Я снова вместе с Короленко вернулся в этот дом.

(359) Короленко с огромным интересом расспрашивал меня о том, какие указания делал мне Стародворский.

Когда в 1907-09 г.г. я поднял дело против Стародворского, он ходил к охранникам и просил их уничтожить его прошения о помиловании. В Париже он ездил с благословения охранников, и во время разбора дела Азефа его задачей было как-нибудь скомпрометировать меня.

Когда Морозов, Новорусский и я стали его уличать в сношениях с охранниками, он рвал и метал против нас и шумно, с дракой отрицал наши обвинения и нападал на нас за клевету ...

(360)

Глава XLV.

Возможность ареста Стародворского и возобновления его дела. - Я был против этого. - В печати требовали, чтобы я назвал имя скрываемого провокатора. Догадки, кто он. - Опасность возобновления дела Стародворского миновала. Правда о Стародворском сообщена его судьям и защитникам. - Признание Мартова Сознание Стародворского. - Мой ему волчий билет. - Смерть Стародворского и его торжественные похороны при большевиках.

С марта по май 1917 г. аресты и разоблачения провокаторов делались ежедневно по всей России.

Я тоже выступал в газетах с большими статьями о предателях и провокаторах: по поводу Малиновского, Доброскока и других, кто в то время могли быть для нас опасны. Особенно много я писал в то время о предательстве большевиков и поименно их всех, начиная с Ленина, называл немецкими агентами.

Но я был решительно против возобновления дела Стародворского и все время опасался, чтобы кто-нибудь не начал его дела помимо меня.

Ко мне не раз обращались с вопросом, почему я не поднимаю теперь дела Стародворского, раз открыты архивы Департамента Полиции. Все понимали, что инициатива возбуждения дела Стародворского должна была принадлежать главным образом мне, - и ждали, что я это сделаю.

В мае месяце мне, однако, показалось, что дело Стародворского будет поднято помимо меня, - вот по какому поводу.

В конце марта 1917 г. в Петрограде был арестован по обвинению в провокации какой-то сотрудник (361) петербургских газет. В газетах по его поводу поднялся шум.

В это время у меня была единственная привилегия, полученная после революции, это - беспрепятственное посещение тюрем. Я мог обходить все камеры, где сидели охранники и провокаторы, и много с ними разговаривал. Меня глубоко возмущало издевательство над ними в тюрьмах. Они содержались в таких условиях, в каких и нам редко приходилось сидеть при царском режиме. Грязь, часто голод, скученность в камерах и т. д. Я стал протестовать против такого тюремного режима, настаивал на предании суду тех из провокаторов, кто окажется виновным в обще уголовных делах, и на освобождении остальных.

Был я в камере и у этого литератора-провокатора, о котором только что я заговорил. Я увидел, какой это был жалкий, ничтожный человек.

На собрании пяти шести литераторов, обсуждавших по предложению прокурора, дело этого провокатора, я настаивал на его освобождении и привел золотую фразу, слышанную мною в английской тюрьме при иных условиях и не про провокаторов: