Екатерина Васильева-Островская - Dominus bonus, или Последняя ночь Шехерезады

Действительно, атмосфера, создаваемая эротическими сценами в рассказах Юрия Владимировича, была очень своеобразной: герои совокуплялись большей частью на жестком дощатом полу, подстелив под себя газеты с портретами Брежнева или вообще ничего не подстелив. При этом на слившихся воедино любовников частенько капало что-то с прохудившегося потолка, а один раз на спину вошедшему в сексуальный экстаз протагонисту посыпались откуда-то сверху тараканы. Такая грубоватая эротика, совмещенная с социальной критикой и сюрреалистическими вставками, могла существовать, по мнению Нади, только в мире, созданном Юрием Владимировичем, и в ее собственном рассказе подобным сценам делать было абсолютно нечего. Но и эклер с корзиночкой, как она позже поняла, ни в какие ворота не лезли. Так что пришлось Диме остаться без возбуждающей свеженькой истории a la "Эммануэль"...

- Вот они - ваши рассказы, - торжественно провозгласил Юрий Владимирович, извлекая из глубины секретера несколько скрепленных скрепкой листков в прозрачной папке. - Я тут пару пометок сделал. Ничего? - он бодро вернулся к письменному столу и с размаху опустил на него папку с рассказом, которая издала при этом звук, похожий на удар кнута.

- Наоборот, очень хорошо, - тихо вздохнула Надя. - Большое спасибо.

Юрий Владимирович наконец уселся в свое кожаное кресло и, видимо, чтобы не оставаться уж совсем без движения, начал покручиваться из стороны в сторону на подвижном сидении.

"Ему надо было идти в космонавты, - невольно подумала Надя, - раз он так вертеться любит".

- Хотите сигарету? - спросил Юрий Владимирович.

- Нет, спасибо, я не курю, - отозвалась Надя.

- Бросили? - Юрий Владимирович закурил.

- Да нет, я никогда и не начинала, - проговорила Надя немного испуганно, будто Юрий Владимирович и вправду мог знать про нее вещи, о которых она сама не имела никакого понятия.

"Ну конечно, - подумал Юрий Владимирович, - какое уж там курение? Ей даже и такую малость, пожалуй, не осилить".

Он еще раз окинул внимательным взглядом свою собеседницу. Она и вправду казалась не то что слабой, а какой-то хрупкой, почти бесплотной, как фотомодели с рекламных плакатов Кевина Кляйна, чьи тела обычно имеют специфический беспомощно-вялый изгиб, создающий впечатление, что, дунь на них, и они сами по себе растворяться в воздухе, подобно эльфам, явившимся путнику в обманчивой Фата Моргане.

"Нет, таким людям в литературе не место, - окончательно решил про себя Юрий Владимирович. - Что они могут дать читателю? Да ничего! Читатель их вообще не интересует. Они просто спасаются в своих литературных фантазиях от реальной жизни, с которой им не под силу справиться. Зачем ей только стипендию дали и в Германию учиться отправили? Такая ведь все равно потом нормальной работы не найдет. Даже прокормить себя не сможет. Впрочем, она, по всей вероятности, и не кушает ничего... Ну если только самую малость".

Юрий Владимирович с деловым видом достал из папки Надины рассказы и, не переставая крутиться в кресле, сосредоточенно пробежал глазами сделанные им на полях пометки.

- Так, - сказал он, стряхивая пепел с сигареты. - Вы, вроде, говорили, что эти рассказы должны войти в цикл "Предпоследняя ночь Шехерезады". Можно спросить, почему вы остановились именно на этом названии?

- Я подумала, - Надя почесала рукой нос, - что писателям, ну и мне, конечно, в том числе, часто приходится сочинять вещи, которые от них ожидают, чтобы выжить в глазах аудитории, сколько бы человек она ни насчитывала - миллионы или всего два-три. В этом смысле они очень на Шехерезаду похожи, которая в надежде прожить еще и еще один день, рассказывала Султану именно то, что он желал слушать. И в моем сборнике я, конечно, не могу претендовать на то, что мне удастся совсем забыть о публике и ориентироваться только на себя саму. Да и необходимо ли это? Ведь после такого эксперимента, если его действительно провести в чистом виде, меня больше никто никогда не захочет читать. Даже вы. Но, с другой стороны, слишком уж явное угождение аудитории тоже ни к чему хорошему не ведет, публика сама же меня за это осудит и интерес к моим рассказам потеряет. Так что самое лучшее для писателя - балансировать где-то на грани между услужливой доступностью и безжалостной элитарностью, то есть рассказывать истории, противоречащие в общем-то вкусу всемогущего Султана, но в то же время способные чем-то зацепить его так, чтобы он каждый раз под утро говорил: "Ну хорошо, еще одну ночь я ее потерплю", прибавляя при этом для собственного успокоения: "но тогда-то уж точно конец". И так до бесконечности. Вот и получается в идеале вечная "предпоследняя ночь".