Григорий Горин - Поминальная молитва

Перчик (сделав шаг вперед). А ну, подними!

Микола нерешительно нагнулся, желая поднять бокал, но девушка решительно шагнула, раздавила бокал каблуком. Перчик бросился к ней.

Девушка (распаляясь). Ну, ударь, ударь, пархатый… (Кричит.) Православные, заступитесь!!!

В дом врываются еще несколько мужиков, начинают переворачивать столы, сбрасывают посуду. Один из мужиков схватил швейную машинку.

Мотл. Не надо!! Умоляю!!

Набрасывается на мужика, но, получив удар по голове, валится на пол. Следом с грохотом летит машинка. Быстро входит Урядник.

Урядник. Хватит!! (Отбрасывает разгулявшихся мужиков.)

Девушка. Гнев народа священен!

Урядник. Я сказал: хватит!!! Я предупреждал, Тевель!.. Видишь, как оно… Ну, извиняй… (Гостям.) А вы все – тоже по домам. А то без вас хаты спалят, не дай бог!

Уходит вместе с мужиками. Пауза. Один из музыкантов поднял брошенную скрипку, попробовал смычок, тихо заиграл…

Тевье (тихо). Ребе, вы мудрый человек, ответьте: а зачем Богу на это смотреть?

Ребе не ответил, тихо начал молиться.

Менахем, а ты что стоишь? Где твоя птичка? Снимай!

Менахем щелкнул аппаратом. Вновь вдалеке послышался звон разбитого стекла. На заднике возникли очертания разгромленных домов, разбитых витрин, испуганные лица стариков, женщин, детей. Тихо играет скрипач.

Занавес

Настала зима. Белый снег покрыл крыши домов Анатовки, засыпал деревья. Проваливаясь в сугробы, Тевьетащит свою повозку с бидонами.

Тевье. Верно сказано: неисповедимы пути Господа нашего! А при таком снеге и подавно… Конечно, наши предки через пустыню шли, муки терпели, но все-таки не мерзли… А тут ни рук, ни ног, один язык еще как-то словами ворочается… (Поднял глаза к небу.) Дыхнул бы теплом своим. Господи… Обогрел бы… Я ж, по Твоей воле, все-таки молочник, а не мороженщик… Лошадь хромает, коровы орут, Голда расхворалась… Не много ли для одного человека?.. А если это конец света наступает, то дай знак… Пришли Мессию! Пусть приведет нас в Царство Света.

В глубине сцены появляется мужчинав кургузом пиджачке, засыпанном снегом.

Ох, господи! Это еще кто?

Менахем. Добрый вечер, реб Тевье!

Тевье. Менахем?.. Вот так так… А я думал: кто это полем идет? Не новый ли Мессия?.. Потом гляжу – нет. Если Мессия, то почему без пальто?

Менахем. Ах, реб Тевье, не напоминайте мне про пальто. Идиотский случай. Ехал поездом с Киева. Напротив садится симпатичный господин. В шубе. Я, натурально, говорю: не желаете ли в картишки? Он говорит: с удовольствием!..

Тевье. И что?

Менахем. Долго рассказывать… В общем, беру два раза не тот прикуп, на третий – отдаю пальто… Однако не зайти ли нам в трактир? У меня до вас срочный разговор.

Тевье. Не могу, Менахем. Голда хворает… Пойдем ко мне.

Менахем (испуганно). К вам нельзя… Я уже был.

Тевье. Опять сватал?

Менахем. Реб Тевье, полгода как бросил это дело. Всех не переженишь! Я теперь страховой агент. Страхую от несчастных случаев. Пожар, наводнение…

Тевье. И с этим шел ко мне?

Менахем. Реб Тевье, я похож на идиота? Чему у вас гореть? Ладно. Не можете в трактир – поговорим здесь. Начну по порядку, издалека…

Тевье. Не очень издалека, Менахем. Замерзнешь по дороге.

Менахем. Так вот, реб Тевье, вы меня сто лет знаете… Я человек современный, но от политики держусь в стороне. Не еврейское это дело. Но вот три недели назад иду по Крещатику, вдруг вижу – толпа. Крики, шум… Впереди – человек с красным флагом. И кто? Перчик!

Тевье. Наш?

Менахем. А чей же? Я тогда сразу подумал: ох, не еврейское это дело – махать флагом на Крещатике… И только это хотел ему сказать, как налетели казаки… Свист! Шашки наголо! Кошмар! Хватают меня, тащат в участок… Допросы, расспросы: кто нес флаг? Где этот Перчик? Я говорю: господа хорошие, откуда мне знать? Я, конечно, агент, но страховой… Куда там! Всыпали по первое число, бросили в холодную… Мороз не как здесь, но тоже неприятно. В общем, через две недели едва отпустили… Взял я ноги в руки – и бегом из Киева! Провалитесь, думаю, со своими демонстрациями. Поеду в Анатовку, попробую застраховать Лейзера Волфа от наводнения. Приезжаю – Лейзера нет. Я к одному, к другому. Никто не страхуется. Не верят, что может быть еще хуже, чем сейчас… Продрог! Зайду, думаю, к родственникам, Голда не откажет в тарелке супа… Подхожу, дышу в окно – и – мама родная! – он там!