При том, что новокрестьянские поэты не позиционировали себя как единое течение, определенное чувство общности у них все-таки было. Так, в 1917 году Есенин в письме Ширяеву писал о «крестьянской купнице». Несмотря на ярко выраженную индивидуальность стилей поэтов данного направления, можно выделить ряд общих черт, характеризующих их творчество. Прежде всего это обращения к теме деревенской России, противопоставленной «железной», городской России, тесная связь с миром природы и устного творчества. Поэты-новокрестьяне активно развивали традиции крестьянской поэзии, поэтизируя не только природу, но и деревенский быт и труд. Их стихи также отличает следование вековым народным обычаям и нравственным традициям; использование религиозной символики, христианских мотивов, языческих верований.
Поскольку революция 1917 года связала будущее страны с пролетариатом и индустриализацией, началось разрушение основ крестьянской жизни: продразверстка, политика раскулачивания, коллективизация разрушили многовековой уклад русской деревни. Эти трагические события отразились в творчестве поэтов-новокрестьян. Такая тенденция в корне не устраивала новую советскую власть. В результате представители новокрестьянской поэзии были объявлены «певцами кулацкой деревни» и «кулацкими поэтами», а их стихи перестали печататься. Кроме того, почти все они подверглись репрессиям и физическому уничтожению: в 1925 был расстрелян А. Ганин, в 1937-м – Н. Клюев, С. Клычков, П. В. Орешин. Их творчество стало известно широкому кругу читателей в конце 1980-х годов. Исключение составила лирика Есенина, которая начала издаваться несколько раньше.
Т. В. Надозирная
Константин Бальмонт
(1867–1942)
Из сборника «Горящие здания»
Я устал от нежных снов,
От восторгов этих цельных
Гармонических пиров
И напевов колыбельных.
Я хочу порвать лазурь
Успокоенных мечтаний.
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!
Упоение покоя —
Усыпление ума.
Пусть же вспыхнет море зноя,
Пусть же в сердце дрогнет тьма.
Я хочу иных бряцаний
Для моих иных пиров.
Я хочу кинжальных слов
И предсмертных восклицаний!
Как испанец, ослепленный верой в Бога и любовью
И своею опьяненный и чужою красной кровью,
Я хочу быть первым в мире, на земле и на воде,
Я хочу цветов багряных, мною созданных везде.
Я, родившийся в ущелье, под Сиэррою-Невадой,
Где лишь коршуны кричали за утесистой громадой,
Я хочу, чтоб мне открылись первобытные леса,
Чтобы заревом над Перу засветились небеса.
Меди, золота, бальзама, бриллиантов, и рубинов,
Крови, брызнувшей из груди побежденных властелинов,
Ярких зарослей коралла, протянувшихся к лучу,
Мной отысканных пределов жарким сердцем я хочу.
И, стремясь от счастья к счастью, я пройду по океанам,
И в пустынях раскаленных я исчезну за туманом,
Чтобы с жадной быстротою аравийского коня
Всюду мчаться за врагами под багряной вспышкой дня.
И, быть может, через годы, сосчитав свои владенья,
Я их сам же разбросаю, разгоню, как привиденья,
Но и в час переддремотный, между скал родимых вновь,
Я увижу Солнце, Солнце, Солнце красное, как кровь.
Я сбросил ее с высоты,
И чувствовал тяжесть паденья.
Колдунья прекрасная! Ты
Придешь, но придешь – как виденье!
Ты мучить не будешь меня,
А радовать страшной мечтою,
Создание тьмы и огня,
С проклятой твоей красотою!
Я буду лобзать в забытье,
В безумстве кошмарного пира,
Румяные губы твои,
Кровавые губы вампира!
И если я прежде был твой,
Теперь ты мое привиденье,
Тебя я страшнее – живой,
О, тень моего наслажденья!
Лежи искаженным комком,
Обломок погибшего зданья.
Ты больше не будешь врагом…
Так помни, мой друг: до свиданья!
«Я люблю далекий след – от весла…»
Я люблю далекий след – от весла,
Мне отрадно подойти – вплоть до зла,
И его не совершив – посмотреть,
Как костер, вдали, за мной – будет тлеть.
Если я в мечте поджег – города,
Пламя зарева со мной – навсегда.
О, мой брат! Поэт и царь – сжегший Рим!
Мы сжигаем, как и ты – и горим!
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу