Г Владимов: Три минуты молчания

Торгаш мне подмигнул.

- Пропаганда.

Но мне вдруг так жалко стало Вовчика. Ведь спивается мужик, и ничего я тут не поделаю. Я его бить хотел - ну куда его бить! Руки у него трясутся, капли по бороде текут, глаза мутны, в них жилки краснеют. И Аскольда пучеглазого мне тоже стало жалко. Орет, дурень такой, рот у него не закрывается, губы никак не сложит, ну жалко же человека, разве нет!

И так мне захотелось утешить Вовчика, и Аскольда утешить, и торгаша заодно - наверно, не от хорошей жизни такую куртку толкнул...

- О чем говорить, бичи! - это я, наверное, во всю глотку рявкнул, потому что набилось тут много портового народа, и все на меня глядели. Вечером сегодня отвальную даю - в "Арктике"! Всех приглашаю!

Бичи мои взвеселились, Аскольд ко мне обниматься полез, чуть глаз мне не выколол щетиной.

- Нет, - говорит, - ты мне скажи: за что я тебя сразу полюбил? Вот веришь - не знаю. Но я всем скажу: "Он такой человек! Таких теперь нету. Все умерли!"

А Вовчик справился с нервами и говорит:

- Отвальная - это здорово! Святой закон. А сколько ж ты на нее отвалишь?

- О чем ты говоришь, волосан! - Аскольд ему рот ладошкой прикрыл. Мелко плаваешь, понял. Не хватит у него, так я пиджак заложу. Сейчас вот Клавку позову и заложу!

- Не надо, - говорю, - поноси еще. Будь другом, поноси.

- Так, - кореш мой, Вовчик, соображает. - А ежели мы с собой кого приведем?

- Валяй, приводи свою трехручьевскую. И я свою приведу.

- Ясное дело, - Аскольд кивнул. - Какая же отвальная без баб? А кто она у тебя? Может, она какая-нибудь тонкая, не захочет с бичами в ресторане сидеть. Не все же такие, как ты, Сеня!

- Как так не захочет? Раз вы со мной - захочет.

Вовчик совсем растрогался - опять всем налил по полному, и мы опрокинули, а пивом уже не закрашивали, не до того было, и тут я почувствовал, что не худо бы и кончить.

Я закусил наспех, а потом встал и качнулся, голова пошла кругом, но все же выстоял.

- Салют вам, бичи! До вечера.

- Да посиди ты, - Аскольд меня не пускал. - И не побеседовали, душой не раскрылись. А ведь интересный же ты человек, содержательный!..

- В "Арктике" побеседуем. Все в "Арктике" будет.

Тут Клавка подошла, не понравилось ей, что мы так расшумелись, а я ее взял за плечи и поцеловал за ухом, в пушистые завитки.

- И тебя, дуреха, тоже приглашаю.

Она и не спросила - куда, только кивнула и засмеялась.

- Значит, так, - стал Вовчик черту подводить. - Столик на восемь персон. Это двадцатку кладем на первый заказ, ну и официанту на лапу.

Аскольд авторитетно бровями подтвердил. Черт знает, что у них там за арифметика. В жизни, наверно, за порядочным столиком не сидели, с таких всегда деньги вперед просят. Да мне перед Клавкой не хотелось торговаться. И неудобно было, что деньги у меня в платке, как у какого-нибудь сезонника. Но Клавка не стала смотреть, собрала посуду и ушла, а я развернул всю пачку и отсчитал - и на заказ, и на лапу, и за все, что мы тут имели.

Торгаш заторопился, надел свою мичманку и снова сделался ладненький, ни в одном глазу.

- Погоди, - Аскольд мне сказал, - Клавка тебе сдачу сосчитает.

- Сами сосчитаете.

Все равно у вас, - думаю, - с Клавкой одна коалиция. Ну, и черт с вами, а я буду - добрый. Помирать мне придется с голоду - вы мне копья не подкинете, знаю. И все равно я буду добрый. Вот я такой. Я добрый, и все тут.

Торгаш вышел со мною.

- Ты, - спрашивает, - серьезно это - насчет приглашения?

- Что за вопрос?

- А то, что девка правду сказала, ты к ним не больно жмись.

- Такая же она, эта девка!

- А не важно, кто учит. Ко всем прислушивайся. Гроши попридержи, не носи с собой. Уродовался, наверно, в море за эти гроши?

- А для чего ж уродовался? Чтоб скрипеть над ними? Пусть знают мою добрость.

- Это они знают, родной. А поэтому семь шкур сдерут - и мало покажется.

Ну, что вы скажете - профессор! Но, между прочим, сам только что полторы шкуры содрал, - от стыда не помер.

- Будь здоров, - говорю. - Придешь в "Арктику"?

- Точно не обещаю. А в смысле курточки - вспомнишь меня не раз. Ей сносу не будет. Заляпаешь - потри ацетончиком и опять она новая.

- Вспомню, - говорю, - потру ацетончиком. Салют!

3

Я вышел из порта веселый, и мороз мне был нипочем, вот только пиджак и пальто неудобно было тащить - все, кто ни шел навстречу, ухмылялись: ну и фофан, обарахлился, до дому не утерпел. И я подумал - сколько ни живи с людьми, а что они про тебя запомнят? Как ты глупый и пьяненький по набережной шел. И ладно, какая мне от этого печаль, не вернусь я в эти места никогда.