DIANA SILINA - Мы в бегстве от самих себя

Относительно быстрый переход от внутриутробного к собственному существованию, обрыв пуповины обозначают начало независимости ребенка от тела матери. Но эту независимость можно понимать лишь в грубом смысле разделения двух тел. В функциональном смысле младенец остается частью тела матери. Она его кормит, ухаживает за ним и оберегает его. Постепенно ребенок приходит к осознанию того, что его мать и другие объекты – это нечто отдельное от него. Одним из факторов этого процесса является психическое и общее физическое развитие ребенка, его способность схватывать объекты – физически и умственно – и овладевать ими. Ребенок осваивает окружающий мир через посредство собственной деятельности. Процесс индивидуализации ускоряется воспитанием. При этом возникает ряд фрустраций, запретов, и роль матери меняется: выясняется, что цели матери не всегда совпадают с желаниями ребенка, иногда мать превращается во враждебную и опасную силу *. Этот антагонизм, который является неизбежной частью процесса воспитания, становится важным фактором, обостряющим осознание различия между «я» и «ты».

Проходит несколько месяцев, прежде чем младенец вообще начинает воспринимать других людей как других и становится способен реагировать на них улыбкой, но лишь через годы он перестанет смешивать себя с миром *. До тех пор ребенок проявляет специфический, свойственный детям эгоцентризм, который вовсе не исключает интереса и нежности к другим людям, но «другие» еще не вполне осознаются как действительно отдельные от него. По той же причине отношение к власти в ранние детские годы и в последующее время принципиально отличается своим содержанием. Родители – или кто-то другой, кто олицетворяет власть, – еще не осознаются как совершенно отдельные существа: они являются частью мира ребенка, а весь этот мир еще является частью его самого. Поэтому подчинение родителям – это совсем не то подчинение, какое имеет место, когда ребенок становится по-настоящему отдельным существом.

Р. Хьюз в романе «Сильный ветер на Ямайке» *замечательно описал, как десятилетний ребенок внезапно осознает свою индивидуальность.

«И тут с Эмили что-то случилось, очень важное. Она вдруг поняла, кто она. Трудно сказать, почему это не произошло за пять лет до этого или не могло бы произойти еще через пять; и уж совсем непонятно, почему это пришло как раз в тот день. Только что она играла в дом, на самом носу корабля, в укромном уголке за брашпилем (на нем висел чертов палец вместо дверного молотка). Потом игра эта ей как-то наскучила, и она пошла на корму, просто так. И по дороге что-то думала про пчел и про сказочную принцессу, и вдруг в мозгу у нее сверкнуло, что она – это она . Эмили остановилась как вкопанная и стала оглядывать себя всю – все, что можно было увидеть. Видно было не так уж много – платье спереди да руки, когда подняла их, чтобы рассмотреть, – но этого оказалось достаточно, чтобы составить представление о маленьком теле, про которое она вдруг поняла, что это – ее тело.

Она рассмеялась, даже с издевкой, пожалуй. Подумала: «Вот это да! Это ж надо, что тебя – из всех людей как раз тебя – вот так поймали! И теперь ведь никуда не деться, не вылезть. Во всяком случае, не скоро: это надо вырасти, прожить всю жизнь, состариться – тогда только избавишься от этого дурацкого наряда!»

Дело было исключительно важное: она решила уберечься от возможных помех и полезла по выбленкам на свою любимую смотровую площадку у самого верха мачты. Лезть было совсем просто, но каждый раз, как она двигала ногой или рукой, ее снова и снова изумляло, до чего послушно они двигаются. Память ей, конечно, подсказывала, что так было всегда, но раньше она не замечала, насколько это удивительно. Устроившись на своей площадке, она занялась изучением кожи на руках и делала это чрезвычайно внимательно: ведь эта была ее кожа. Потом высвободила плечо из-под платья, заглянула себе за пазуху – убедиться, что под одеждой она тоже есть, и при этом коснулась плечом щеки. Когда теплая ямка голого плеча коснулась лица, ощущение было такое, будто ее приласкал кто-то добрый-добрый. Но откуда пришло это ощущение – от щеки или от плеча и кто кого погладил – щека плечо или плечо щеку, – этого она никак не могла понять.

Окончательно убедившись в том потрясающем факте, что теперь она – Эмили Бас-Торнтон (откуда взялось это «теперь», она не знала; уж конечно, ей не приходила в голову такая чушь, будто раньше она была кем-то другим), она стала размышлять, что же теперь будет».