Виталий Закруткин: Матерь Человеческая

- Мама пришла! Мама пришла!

А трехлетняя Даша повторила, захлопав в ладошки:

- Мама! Наша мама!

Скрывая слезы, Мария сказала:

- Ну да... мама... ваша мама... а то чья ж?

В этот же вечер Галя, Наташа, Таня и Лара, окружив Марию, спросили застенчиво:

- Можно, мы тоже будем называть вас мамой?

- А я и есть ваша мама, - глухо сказала Мария. - Выл у меня один-единственный сыночек, а теперь вон вас сколько, и все славные, хорошие деточки...

Проходили зимние дни, долгие зимние ночи. В поле выли метели, высвистывала ветрами снежная пурга. А в жарко натопленном, скрытом от людских глаз погребе всегда было тепло, в железной печурке негромко потрескивали загодя принесенные из леса дрова, мигал, слабо освещая детские лица, светильник-жировичок. Перед сном Мария рассказывала детям сказки или тихо-тихо пела любимую песню покойной своей матери:

Снежки, белые, пушисты,

Покрывали все поля,

Одного лишь не покрыли

Они горя моего...

Притихнут, прижавшись друг к другу, дети, слушают грустные слова песни:

Есть кусточек среди поля,

Одинешенек стоит,

Он не сохнет, он не вянет,

А листочков на нем нет...

Слезы льются из глаз Марии, вытирает она их украдкой, чтоб не видели ребята:

День тоскую, ночь горюю,

Потихоньку слезы лью.

Слезка капнет, снег растает,

Травка вырастет на нем...

Несколько вечеров Мария рассказывала детям о своем колхозе, об угнанной немцами третьей бригаде, о каждом из хуторян в отдельности. С гордостью говорила о том, как не покладая рук работала третья бригада на отведенной ей колхозной земле, какими чистыми были всегда поля пшеницы и кукурузы, каким упитанным и ухоженным - скот, как много молока давали коровы и какими сладкими и сочными были на бахче выращенные в бригаде арбузы и дыни.

- Как немцы пришли, так все это добро порушили. спалили, а людей всех угнали неведомо куда, - с горечью сказала Мария. - Не стало нашей бригады, и колхоза не стало. Вывеску и ту фашисты сорвали, бросили на землю и ногами затоптали.

- А мы вывеску вашу видели, она на дереве прибита, - сказала Наташа.

- Это я ее прибила, - задумавшись, сказала Мария. - Жалко мне стало наших людей, которые столько труда в колхозную землю вложили, столько Почетных грамот и переходящих знамен получили за свой честный труд. Подумала я, подумала, подняла с земли эту растоптанную вывеску, прибила на старую яблоню. Погляжу на нее - и перед глазами, как живые, встают наши люди и зеленые поля и сады. Один раз глядела я на эту вывеску, вспоминала все, чем мы до войны и до этого разорения жили, и так решила: не дам сгинуть бригаде. сама за всех буду работать... Вот и работаю всю осень и почти всю зиму: подсолнухи режу, кукурузные початки ломаю.

- И много еще осталось убрать? - спросила Наташа.

Мария печально усмехнулась:

- Осталось начать да кончить, деточки. В бригаде у нас работали шестьдесят три человека, а теперь я одна...

Однажды вечером, вернувшись домой, Мария заметила, что старшие девочки шепчутся, поглядывая на нее просительно, вроде сказать что-то хотят. Наконец Галя решилась, подошла, теребя конец темной русой косички.

- Мы хотим вам помочь, мама, - сказала она, - вам трудно одной. А мы уже большие - Наташа вот, Таня, Лара и я. Оля будет оставаться с малышами дома, а мы четверо с вами в поле пойдем...

Пришлось Марии вновь заняться шитьем. Она порезала еще одну найденную в окопе шинель, пошила из сукна четырем девочкам валенки, вместо подошвы подшила конскую кожу, рукавички всем поделала, одела девочек потеплее, и пошли они с ней в поле.

- Ну вот, - сказала Мария, - это уже настоящая бригада. Теперь дело пойдет веселее. А за бригадира, деточки, доведется быть мне. У нас только один тесак, больше ничего нет. Значит, я буду резать подсолнухи. Галочка их к месту относить будет, а вы, Наташа, Таня и Лара, кукурузные початки будете ломать и в воронку складывать...

Так морозным зимним днем в степной глуши возродилась уничтоженная немцами третья бригада колхоза имени Ленина...

С приходом девочек работа в поле пошла значительно быстрее. За три недели обе бомбовые воронки были заполнены обломанными кукурузными початками. Росли бурты срезанных головок подсолнуха. Все в новой большой семье Марин было спокойно, мирно: старшие девочки ежедневно выходили с ней на работу, сытые малыши вели себя чинно, из погреба никуда не выходили, скотина вовремя была накормлена и напоена...

Марии казалось, что уже ничто не нарушит той жизни, которая затеплилась на мертвом хуторском пожарище, что вокруг вечно будет стоять ничем не потревоженная тишина и никто из людей никогда не появится в глухой, засыпанной снегом долине и на покинутых, всеми забытых полях на холме. Но однажды ночью, когда все дети и обе собаки мирно спали в жарко натопленном погребе, Марию разбудил глухой отдаленный гул. Она приподнялась на нарах, прислушалась. Грозный гул не утихал. Он то приближался, и тогда Марии казалось, что земляные стены погреба начинают еле заметно вздрагивать, а коптилка в нише тревожно мигает; то отдалялся, слабея, откатываясь куда-то.