Константин Станюкович - Святочные рассказы

Присоединенный к этому вой Фильки и рев остальных детей остервенили вконец старуху; и бог весть, чем бы все это кончилось, если б не голос старосты, который раздался почти в то же время с печки:

– Старуха… о! что у вас там такое? соснуть не дадут… никак колядки задумали петь… гони их…

– А сам-то ты что лежишь на печке, увалень ты этакой. Бьюсь не добьюсь поднять его на ноги; тьфу!..

раздалось под окном.

– Вишь, черти! – вымолвил староста, подпираясь локтем и лениво потирая лысину, – поди, уйми их, старуха, чего стоишь?

Старостиха подняла окно и высунулась на улицу; но почти в ту же минуту отскочила на середину избы. Несколько комков снега влетели вслед за нею.

– Ух! окаянные! ух, дьяволы! – завопила старуха, протирая глаза и метаясь как угорелая из угла в другой, – где кочерга?., где? а все ты, увалень! лежит себе, словно с ног смотался, – не шелохнется, хоть дом гори.

крикнул кто-то звучным голосом, ударив кулаком в оконную раму

– А вот погоди, погоди, – проговорил староста, спускаясь наконец с печки, дам тебе осиновый гроб; это, я знаю, все Гришка Силаев озорничает; погоди, я тебе шею накостыляю, – заключил он, став на пол и протирая глаза, – Вы чего?.. Ну, чего воете?

– Тятька, пусти нас на улицу! – жалобно отозвались ребята,

– На улицу! – прытки добре; слышите, погода какая, замерзнуть небось хочется… Парашка, давай кушак да шапку – они, кажись, на лавке под образами, – давай, пора идти, я чай, и взаправду у Савелия завечеряли… – промолвил он, обращая сонные глаза на старшую дочь, которая во все это время так же неподвижно сидела на лавочке, изредка лишь завистливо поглядывая на уличное окно.

– Ну вот, давно бы так, ступай-ка, ступай!.. и то два раза спрашивали, – сказала старуха, торопливо подавая варежки.

– Вот что, хозяйка, – вымолвил муж, останавливаясь у двери, – смотри, без меня никого не пущай в избу; не равно ряженые придут – гони их в три шеи… Повадились нынче таскаться… А пуще всего не пущай Домну. Чтоб и духу ее здесь не было…

– Чего ей ходить-то, – недовольным голосом возразила жена, – небось не придет… Да вот постой, я припру за тобой шестом калитку…

Сказав это, она набросила полушубок на плеча и, ворча что-то под нос, поплелась за мужем. Очутившись на крылечке, староста остановился, ошеломленный стужею и ветром, который с такой силой мутил по двору снег, что нельзя было различить навесов.

– Ух! морозно добре стало, старуха… ух… ишь как ее, погодка-то, разгулялась… у!..

Он ухватился обеими руками за шапку и попятился назад.

– Ну вот еще что выдумал! первинка тебе, небось, ступай, ступай; тебе так спросонья почудилось; вестимо, ветер гудет – зимнее дело; ступай, у Савелия давно уже, я чай, завечеряли, – ступай, говорю, не срамись…

И, вцепившись в мужнин кожух, она почти силою стащила его с крылечка и повлекла по двору.

Пробравшись к воротам, она отворила калитку, оглянулась во все стороны и наконец вытолкнула мужа на улицу. Видно было, что она ждала кого-то и боялась, чтобы муж не встретился с гостем. Как только шаги его заглушились ревом бури, лицо старостихи просветлело; вопреки обещанию, она отворила настежь калитку и вернулась в избу.

– Ну, что ж ты, Параша, сидишь? Отец ушел, и ты ступай на улицу, – сказала она, неожиданно обращая речь к старшей дочери.

– Я думала, матушка, ты не велишь… – отвечала девушка, радостно вставая с места.

– Мамка, пусти и нас! – произнес сквозь слезы голос из угла.

– Што-о-о!.. – воскликнула старуха, быстро поворачиваясь к углу.

Злосчастный Филька снова предстал было перед матерью, но с тою, однако ж, разницею, что на этот раз он сильно упирался ногами, кричал во все горло и отбивался руками и ногами от рук сестер и братьев, которые за него прятались.

– Чего вы, пострелы, все его вперед суете? я нешто не вижу?., подь сюда, касатик, – заключила старостиха, гладя по голове своего любимца и закутывая его в то же время в полушубок. – Ну, – крикнула она, взглядывая нерешительно на угол, – ступайте на улицу!..

Радостный крик, единодушно вырвавшийся из угла, был единственным ответом.

– Цыц, пострелы! – задребезжала старуха, затыкая сначала уши и пускаясь потом вдогонку то за одним, то за другим, – цыц! никого не пушу… тьфу, окаянные, прости господи! – пошли вон!.. А ты, моя касатушка, не смей у меня шляться по улице! – прибавила она, повертываясь к Параше, которая взялась уже за скобку двери. – Будь довольна, что из избы-то тебя выпустили… не стать же тебе шаламберничать с ребятами; сиди у ворот, шагу не смей ступить без спросу!..