Иосиф Бродский - Стихи (2)

не задерживаются, точно мозг, топя В этих широтах цвета дурных дрожжей, в завитках перманента набрякший перл. карту избавив от пограничных дрязг, Тот, кто привел их в движение, на себя точно скатерть, составленная из толчеи ножей, приучить их оглядываться не успел! расстилается, издавая лязг.

Здесь кривится губа, и не стоит базлать И, один приглашенный на этот бескрайний пир, про квадратные вещи, ни про свои черты, я о нем отзовусь, кости не в пример, тепло. потому что прибой неизбежнее, чем базальт, Потому что, как ни считай, я из чаши пил чем прилипший к нему человек, чем ты. больше, чем по лицу текло.

И холодный порыв затолкает обратно в пасть Нелюдей от живых хорошо отличать в длину. лай собаки, не то, что твои слова. Но покуда Борей забираться в скулу горазд При отсутствии эха, вещь, чтоб ее украсть, и пока толковище в разгаре, пока волну увеличить приходится раза в два. давит волна, никто тебя не продаст.

-89

IV V

В северной части мира я водрузил кирпич! Повернись к стене и промолви: "я сплю, я сплю". Знай, что душа со временем пополам Одеяло серого цвета, и сам ты стар. может все повторить, как попугай, опричь Может, за ночь под веком я столько снов накоплю, непрерывности, свойственной местным сырым делам! что наутро море крикнет мне: "наверстал!"

Так, кромсая отрез, кравчик кричит: "сукно!" Все равно, на какую букву себя послать, Можно выдернуть нитку, но не найдешь иглы. человека всегда настигает его же храп, Плюс пустые дома стоят как давным-давно и в исподнем запутавшись, где ералаш, где гладь, отвернутые на бану углы. шевелясь, разбираешь, как донный краб.

В ветренной части мира я отыскал приют. Вот про что напевал, пряча плавник, лихой Здесь никто не крикнет, что ты чужой, небожитель, прощенного в профиль бледней греха, убирайся назад, и за постой берут заливая глаза на камнях ледяной ухой, выцветаньем зрачка, ржавою чешуей. чтобы ты навострился слагать из костей И. Х.

И фонарь на молу всю ночь дребезжит стеклом, Так впадает - куда, стыдно сказать - клешня. как монах либо мусор, обутый в жесть. Так следы оставляет в туче кто в ней парил. И громоздкая письменность с ревом идет на слом, Так белеет ступня. Так ступени кладут плашмя, никому не давая себя прочесть. чтоб по волнам ступать, не держась перил.

-90

БЮСТ ТИБЕРИЯ и Ромула. (Те самые уста!

глаголющие сладко и бессвязно Приветствую тебя две тыщи лет в подкладке тоги.) В результате - бюст спустя. Ты тоже был женат на бляди. как символ независимости мозга У нас немало общего. К тому ж, от жизни тела. Собственного и вокруг - твой город. Гвалт, автомобили, имперского. Пиши ты свой портрет, шпана со шприцами в сырых под'ездах, он состоял бы из сплошных извилин. развалины. Я, заурядный странник, приветствую твой пыльный бюст Тебе здесь нет и тридцати. Ничто в безлюдной галерее. Ах, Тиберий, в тебе не останавливает взгляда. тебе здесь нет и тридцати. В лице Ни, в свою очередь, твой твердый взгляд уверенность скорей в послушных мышцах, готов на чем-либо остановиться: чем в будущем их суммы. Голова ни на каком-либо лице, ни на отрубленная скульптором при жизни, классическом пейзаже. Ах, Тиберий! есть, в сущности, пророчество о власти. Какая разница, что там бубнят Все то, что ниже подбородка, - Рим: Светоний и Тацит, ища причины провинции, откупщики, когорты, твоей жестокости! Причин на свете нет, плюс сонмы чмокающих твой шершавый есть только следствия. И люди жертвы следствий. младенцев - наслаждение в ключе Особенно, в тех подземельях, где волчицы, потчующей крошку Рема все признаются - даром, что признанья

под пыткой, как и исповеди в детстве,

однообразны. Лучшая судьба

быть непричастным к истине. Понеже

она не возвышает. Никого.

Тем паче цезарей. По крайней мере, ты выглядишь способным захлебнуться скорее в собственной купальне, чем великой мыслью. Вообще - не есть ли жестокость только ускоренье общей судьбы вещей? свободного паденья простого тела в вакууме? В нем всегда оказываешься в момент паденья.

Январь. Нагроможденье облаков над зимним городом, как лишний мрамор. Бегущий от действительности Тибр. Фонтаны, бьющие туда, откуда никто не смотрит - ни сквозь пальцы, ни прищурившись. Другое время! И за уши не удержать уже всбесившегося волка. Ах, Тиберий! Кто мы такие, чтоб судить тебя? Ты был чудовищем, но равнодушным чудовищем. Но именно чудовищ отнюдь не жертв - природа создает по своему подобью. Гораздо отраднее - уж если выбирать быть уничтоженным исчадьем ада, чем неврастеником. В неполных тридцать, с лицом из камня - каменным лицом, рассчитанным на два тысячелетья, ты выглядишь естественной машиной уничтожения, а вовсе не рабом страстей, проводником идеи