Валерий Брумель - Не измени себе

ВАЛЕРИЙ БРУМЕЛЬ и АЛЕКСАНДР ЛАПШИН

НЕ ИЗМЕНИ СЕБЕ

Предлагаемое читателям произведение известного советского спортсмена, рекордсмена мира, чемпиона Олимпийских игр Валерия Брумеля и киносценариста Александра Лапшина построено на документальных фактах, материалом для него послужили две интересных судьбы - самого Валерия Брумеля и выдающегося советского хирурга Г. А. Илизарова.

БУСЛАЕВ

...Проваливаясь по колена в рыхлый снег, я бежал позади всех. Я загадал: если сейчас удастся хоть кого-то обогнать, у меня больше никогда не будет гастрита, не будет этой проклятой изжоги... Я выжал из себя все, что мог, но мощные литые спины товарищей продолжали маячить впереди.

Я тащил свое тело следом, ощущая, как вверх по пищеводу подымается тошнотворное жжение. После таких тренировок мне, шестнадцати с половиной лет парню, всегда давали двадцать.

Оставалось одно - терпеть. Только это. Терпеть, чтобы опять не есть щей с солониной. В десять лет (прошло лишь два с половиной года, как отменили карточки) я их хлестал, как голодный волчонок, опасаясь, что эту кислую похлебку у меня вот-вот отнимут (хотя отбирать никто не собирался). Все за столом распределялось соответственно возрасту и заслугам: на меня, на двух братьев и сестру, на мать, отца и бабушку. Мать работала копировщицей, в старых деньгах она получала 650 рублей. Отец служил горным инженером - 1800. Отдавая свою пенсию, полторы сотни добавляла бабушка. В новом измерении выходило 260 рублей на семь человек, четверо из которых были дармоеды. Позже, когда обо мне неожиданно написали в городской газете (я прыгнул выше всех 160 сантиметров), мать стала подкладывать мне лишний кусок мяса. Мясо я съедал втайне от отца и братьев. Быстро, жадно. Я и сейчас ем почти так же...

На девятом километре изжога отпустила. Оставалось пробежать еще четверть дистанции, затем, после десятиминутного перерыва, полтора часа заниматься со штангой, потом легкий получасовой баскетбол, а в заключение пробежки - десять раз по двести метров в полную силу. И так - почти каждый день.

Однажды тренер, маленький тучный Абесаломов, разбудил меня и сказал:

- Я не держу - уходи. Победит только тот, кто выдержит.

Десятиборье - самый "лошадиный" вид легкой атлетики. Именно им я и занимался у Абесаломова.

Все тренировки он тщательно продумывал. Занятия на стадионе, которые изнуряли однообразием обстановки, Абесаломов вдруг выносил на природу. На откосе песчаного карьера мы боролись друг с другом за тяжелый набивной мяч. По нескольку раз - кто быстрее? - лазили на верхушки тридцатиметровых деревьев. Разбившись по двое, подолгу играли в салочки. По полчаса, до судорог в кистях, висели на ветвях или, как первобытные люди, поднимали огромные голые валуны и кидались ими. Выдумки нашего тренера были неисчерпаемы.

И все же мне казалось, что в сравнении с остальными я работал ничтожно мало. Например, стокилограммовый и двухметровый Кузьменко - уже рекордсмен Европы - считал подобные тренировки разминкой. Когда я с затухающим сознанием кое-как доплетался до раздевалки, он лишь приступал к основным видам десятиборья. Другие тоже легко выдерживали нагрузку в два-три раза большую, чем я. У меня было одно оправдание: им по двадцать три, по двадцать восемь лет, мне - всего шестнадцать с половиной. Почти все они члены сборной СССР, половина - олимпийцы. Я - никто. Я полагал, что Абесаломов взял меня как подопытного кролика. Умрет или выживет? А если выживет - интересно, что из этого пацана получится?

Честолюбие... Я выжил только за счет его. Всякий раз, страдая от гастрита, по мере сил ковыляя за нашими асами, я слепо верил, что никто из них не годится мне и в подметки. Придет время, и я докажу это всем... всему миру... Докажу, потому что у меня нет иного выхода!

Я шел к этому издавна. В детстве меня много били. По голове, по лицу. Били - щуплого, длинноногого, прижатого к стенке. Били холуи. "Рябой" - он был старше всех года на три, - как правило, наблюдал за избиением со стороны...

Однажды он надо мной сжалился:

- Ладно! Пусть несет своей мамке.

Холуи с облегчением расступились, меня выпустили из круга. Я шатко поплелся прочь. Вслед мне Рябой сказал:

- В другой раз он для нас что хочешь сделает.

Я так устал, что не мог даже плакать. Метров через тридцать я сел на землю и, содрогаясь, стал отплевываться розовой жидкостью. Пошел снег, сквозь его редкую завесу маячили развалины моего небольшого разбомбленного городка. Заканчивался пятый послевоенный год.