Анатолий Злобин - Наводка на резкость

В таком случае остается лишь прочитать ваш опус, чтобы решить окончательно, захотим ли мы под вас подделываться. Что касается меня, я уже достаточно закостенела, чтобы мне меняться, возраст, понимаете ли, уже не тот.

А самолета все нет. Когда же он прилетит. Я встречаю своего ленинградского сослуживца, он прилетает в командировку. Буквально на несколько дней, еле вырвался. Не задавайте деликатных вопросов, все равно не отвечу. Если бы я знала ваши литературные принципы раньше, ни слова бы не сказала. Вы же все равно по-своему переиначите. Уже наверняка решили завести для меня ленинградского любовника, так ведь?

Ага, что-то показалось. Летит! И по радио объявляют самолет на наш рейс. Этот же самолет и повезет вас обратно, только заправится.

Будем считать, что наш разговор прерывается по вине Аэрофлота на полуфразе. Невысказанного осталось больше, чем было сказано. Прилетайте снова, чувствует мое сердце, у нас появится масса новостей.

А теперь мне пора к самолету.

19

- Внимание, мотор. Дубль первый. Начинаем проезд. Света достаточно. Кран идет плавно, изображение не должно прыгать.

Ага! Сначала я возьму обечайку средним планом. Кольцо обечайки - и в этом кольце на втором и дальнем плане перспектива пролета. И мы сейчас плывем на кране над этой перспективой. Мы показываем "Атоммаш" глазами обечайки.

Даю команды, как это должно происходить в идеале, создаваемом для зрителя.

- Внимание, платформа с заготовками пошла вперед.

- Вращение! Жду вращения. Почему эта дылда перестала крутиться?

Здесь трудная натура. Она поражает своим гигантизмом - и в такой же мере своей статичностью. Обработка, сварка, контроль в гигантских рентгеновских камерах - все процессы совершаются в глубине материи. Как их показать на экране? Атом крупным планом с максимальной наводкой на резкость. И что же мы там увидим? Уверяю вас, там будет такая же статичность, ленивое хождение электронов по своим кругам. Это я, Игорь Соколовский, вам говорю, но вам слушать меня вовсе не обязательно, вы получите свое, когда будете смотреть меня на экране, ради этого я мотаюсь по верхотурам, летаю на вертолетах, живу в холодных равнодушных номерах, заставленных стандартной мебелью с бирками.

Ну, как проезд по первому корпусу? Кажется, получился. Тридцать метров проезда, тут есть на что посмотреть. Организовали поперечное движение, вращательное, проходы людей, сбоя, кажется, не было.

Теперь сделаем второй дубль.

- Начали. Мотор!

Ничего, ничего, расходы по пленке принимаю на себя. У меня кое-что имеется в загашнике. Тридцать метров пленки для меня ничего не значат.

Здесь надо делать игровую ленту. Вот бы где я развернулся. Он станочник, она рентгеновский контролер. Он точит обечайку, она ее просвечивает. Любовь на фоне обечайки. Поцелуй крупным планом сквозь обечайку. Сцена ревности сквозь обечайку. Она проверила рентгеновскими лучами обечайку, которую он точил, и обнаружила брак. Назревает конфликт. Что ей делать? Как спасти своего Петю? Любовь и долг - вечная тема, из которой мы с такой лихостью научились производить вечную бодягу.

Обечайка - обручальное кольцо "Атоммаша". Придется отдать это закадровому голосу. Может прозвучать свежо. Как всегда, автор бросил нас на самом интересном месте. А расплачиваться мне.

Каждому свое. Один получает смету сорок миллионов на две серии и в течение двух лет пускает их на ветер, создавая так называемую нетленку. Он нанимает лучших актрис, у него самые искусные операторы. Он говорит только через микрофон, не иначе. Потом мы рвемся на просмотр в Дом кино - и видим фигу в кармане, которую приходится разглядывать под микроскопом.

А Игорь Соколовский получает тридцать тысяч на три части и за две недели должен превратить их в конфетку. Про меня говорят: набил руку. А ты попробуй не набей.

- Стоп! Почему платформа не двигается? Как это тормоз отказал? Меня тормоз не интересует. Протащи ее хотя бы на три метра. Давай.

Неужто я не смог бы сделать своих двух серий, чтобы мир содрогнулся. Поздравительная телеграмма от Феллини, старик Бергман пожимает руку.

Но, черт возьми, я люблю эту железную грохочущую натуру. Мне живые лица милее, нежели профессионалы с их заученными гримасами и жестами. Я дам прекрасный зрительный ряд: лица рабочих, думающие, сосредоточенные, красивые нравственной красотой. И другой зрительный ряд: руки, трудовые руки восьмидесятых годов, сильные, уверенные в своих движениях, умные руки современного рабочего нажимают кнопку пульта, держат измеритель, сварочный аппарат, крепят деталь. И никакого закадрового голоса. Тут интеллектуальная пауза, все должно быть ясно без слов. Говорит изображение.