Михаил Бубеннов - Белая береза

- Ты вот что, земляк, скажи мне... - Озеров оглянулся назад, затем спросил потише: - Отчего это у нас немцев так боятся, а? Что такое? В чем дело?

- А кто боится?

- Да многие.

- Ну нет, - спокойно возразил Юргин. - Таких, товарищ капитан, совсем мало. Нет, против немцев особого страху не видать. У кого заячья душа, тот, понятно, и свою тень увидит - без памяти шуганет в кусты.

- Отчего же... чуть что - паника?

- А это, товарищ капитан, из-за танков и самолетов, - ответил Юргин. - Немцев наши ребята не боятся, говорить не приходится, а вот их танков да самолетов побаиваются, это верно. Многие ведь и в бою еще не были, не нюхали пороху, а машины - они... От одного их воя, черт возьми, оторопь берет! А ведь у нас... Можно сказать?

- Конечно, говори все, - разрешил Озеров.

- Техники у нас маловато, товарищ капитан, вот что! - Юргин кивнул на свою винтовку, что стояла на сухом месте под елкой. - Что с ней сделаешь против танка? Не по этой дичи. Ну, а бутылки эти... Тоже можно?

- Говори все, не бойсь!

- Я не боюсь. - Матвей Юргин улыбнулся одними губами. - Когда речь зайдет среди бойцов, я эти бутылки сам хвалю. Зажечь танк этой горючкой можно, она вон как полыхает! Ну, а все же эти бутылки - от большой нужды. Плохая от них утеха.

Озеров слушал, наблюдая, как листья, разогнанные им, вновь сходятся к средине лужицы. Потом хлестнул по лужице прутиком.

- Обожди, земляк! Все, что надо, будет!

- Я верю, что будет.

- И танки и самолеты! Все! Обожди только.

- Да мы ничего, потерпим, - пообещал Юргин.

- А пока и бутылками надо жечь!

- Что ж сделаешь! Будем жечь! - Юргин помедлил, взглянул на Озерова и продолжал горячее: - Оно, товарищ капитан, и с таким оружием, какое есть, можно бы воевать лучше, да тут одна заковыка... Диву я даюсь! Сколько мы отходим, сколько земель и добра бросаем, сколько нужды терпим, а нет, многим еще не дошла эта война до печенок! Не дошла! Помаленьку начинает доходить, а еще не совсем. Вот когда дойдет - тогда все! Это как на пасеке... Залезет медведь лапой в улей - и вот поднимутся пчелы! И сначала, пока, видно, не поймут толком, что случилось, - вот вьются, вот гудят! А как поймут, что медведь начисто зорит улей, - и пошло! Облепят медведя, и тому только дай бог ноги! Извиняюсь, товарищ капитан, может, я не так соображаю?

Озеров поднялся, сказал:

- Ну, земляк, порадовал ты меня! Соображаешь ты правильно, очень правильно! - Опустил глаза. - Ненависть - самое сильное оружие. Но это оружие, Юргин, нам не привезут из тыла. Мы сами, на ходу, должны его ковать. Понял?

- Я это понимаю, - сказал Юргин.

- А теперь, земляк, вот что: бери винтовку - и пошли. Он где, немец-то? Надо отправлять его в штадив. Сейчас я крикну людей. Далеко он?

- А вот тут, недалеко.

Курт Краузе сидел под маленькой темнокожей липкой. Перед ним стоял новенький зеленый котелок с густой мясной лапшой. Вокруг на поляне сидели солдаты. Они с любопытством наблюдали, как пленный, не скрывая своей природной жадности, орудовал в котелке ложкой.

- Ешь, ешь! - сказал Андрей, увидев, что пленный заглядывает в котелок. - Мало будет, еще принесу. Ешь!

- Здоров жрать, - подивился боец Дегтярев.

- Жрет что надо! - подтвердил и Умрихин. - На удивленье.

- А сух - в чем душа.

Раздвинув кусты, на поляну вышел Матвей Юргин, а за ним - капитан Озеров. Раздалась команда:

- Встать!

Через минуту автоматчики увели Краузе. Поглядывая на котелок, оставшийся под липкой, Озеров спросил солдат:

- Кто принес?

Андрей вытянулся перед командиром:

- Я, товарищ капитан!

- Тебе, что же... приказали накормить его?

Андрей молчал.

- Его... что же... уже зачислили на довольствие?

- Он сам попросил, - сдержав вздох, ответил Андрей.

- Ага, понятно, - тихо сказал капитан Озеров. - И тебе стало жалко его? У тебя добрая душа? Да? - Озеров повысил голос, сказал с издевкой: Ну как же! Он устал! Он с утра летал по дорогам и убивал наших людей! - У Озерова вдруг потемнело лицо, и на нем резко обозначились рябинки. Отчего ты так добр с этим убийцей? Отчего?

У Андрея быстро багровело лицо. Он смотрел прямо на капитана Озерова, но от волнения не слышал, что говорил тот, подступая все ближе, гневно сводя под опущенными бровями жарко засиневшие глаза.

XII

На голом, открытом для ветров пригорке - по обе стороны проселка зияли небольшие свежие воронки; вокруг, по запыленной и помятой целине, были раскиданы сухие, опаленные огнем комья земли. Похоже было, кто-то пытался здесь, да безуспешно, во многих местах сверлить пригорок огромным буравом. У обочин проселка и подальше, между воронок, валялись убитые лошади, обломки крестьянских телег, изорванная сбруя. Подзатихший с полдня ветерок легонько обдувал это скорбное место.