Михаил Бубеннов - Белая береза

- Андрюша, иди!

Андрей быстрой, порывистой походкой пошел за речку. Марийка стояла, смотрела ему вслед, не трогаясь, не в силах махнуть ему на прощанье рукой...

В глубине леска, за речкой, остановившись поправить за плечами вещевой мешок, Андрей услышал, что его догоняет кто-то. Оглянулся. По дороге, поблескивая розовым языком, бежал Черня.

- Ты куда? - крикнул на него Андрей.

Подскочив, Черня начал ласкаться у ног хозяина.

- Ой, дурной! - мягче сказал Андрей. - Я же далеко иду. Далеко! Понял? И когда вернусь - не знаю. Понял? Марш домой!

Но Черня не уходил. Он крутился вокруг Андрея, поглядывая на него с лаской и тоской. И Андрею вдруг стало жутко от мысли, что он вот так просто - надолго, а то и навсегда - покидает родной дом.

- Черня, - прошептал Андрей. - Ты иди к Марийке, иди! Эх, Черня! Эх, ты! - Он вдруг упал на колени, прижал к себе пса, крикнул со всей силой: Черня, дорогой! Черня!

Но через секунду, опомнившись, оттолкнул собаку.

- Назад! Домой!

Черня удивленно и обиженно взглянул на хозяина.

- Назад!

Черня молча отскочил в кусты. Не оглядываясь, Андрей быстро зашагал проселком на восток...

VIII

Слухи о том, что немцы быстро двинулись по большакам, сильно встревожили Лозневого. Опасность шла по пятам. Было ясно: не сегодня, так завтра - бой. Первый бой. Что готовит судьба?

Полк майора Волошина, в составе которого находился батальон, был сформирован только в конце лета. Он обучался у Опочки, на реке Великой, и далеко не успел закончить боевую подготовку. Третьего октября немецко-фашистские войска прорвали наш Западный фронт и двинулись к Москве. Полк Волошина (в составе дивизии Бородина) был подчинен штабу Н-ской армии, отступавшей в район Ржева. За неделю отступления до Ольховки полку Волошина не приходилось вести бои: противник пытался охватить Н-скую армию с флангов, взять ее в клещи, и она, по приказу штаба фронта, торопливо отходила на восток.

Но теперь Лозневой всем сердцем чуял, что схватка с врагом неизбежна.

В это утро он внимательнее, чем обычно, присматривался к своим солдатам. Провожая батальон из Ольховки, он стоял на пригорке, заложив руки за спину, не трогаясь; из-под козырька фуражки осторожно следили за рядами солдат его острые серые глаза. Он видел: солдат уже утомили тяжелые переходы, ночи без сна, постоянные тревоги и беспокойные думы. Обмундирование у них выгорело, от него сильно пахло терпким потом. Солдаты исхудали, у них были обветренные лица. Поглядывали они тревожно и недобро.

Вздохнув, Лозневой направился к дому Лопуховых.

Костя седлал коней. В доме слышался сильный и гневный голос Ерофея Кузьмича. Лозневой остановился у крыльца, вопросительно взглянул на вестового.

- Бушует! - насмешливо сказал Костя. - Хозяйке характер показывает.

Услышав шаги на крыльце, Ерофей Кузьмич притих. Когда Лозневой и Костя вошли в дом, он шагал по горнице, скрипя сапогами, - лицо у него было темное, борода взлохмачена. Хозяйка лежала на кровати, беспомощно раскинув руки. Около нее сидел, нахохлясь, Васятка и приглаживал ее реденькие распустившиеся волосы.

Усадив гостей за стол, Ерофей Кузьмич кивнул на кровать:

- Мать-то вон - проводила и слегла. Вот как сынов провожать! От сердца отрываешь кусок!

Он пошел в кухню, заглянул в печь.

- В жаровне, - не шевелясь, слабо сказала хозяйка.

- Знаю! Лежи!

Хозяин принес жаровню с бараниной, начал собирать на стол. Лозневой осмотрелся, спросил:

- Что ж сами? А сноха?

- Провожать ушла...

- Что-то не видел их.

- Особо ушли. За деревню.

- Да, любит она его, - сказал Лозневой, думая о Марийке.

- Кто ее знает, - уклончиво ответил Ерофей Кузьмич, приставив к широкой груди каравай и отрезая от него большие ломти. - Теперешних баб не поймешь. Сейчас любит, отвернулся за угол - разлюбила. Ветряные мельницы, а не бабы!

- Чего мелешь? - простонала хозяйка. - Не греши!

- Ну, ты! Больше всех знаешь! Нагляделся я на ваше сословие! Вам дали волю, а вы взяли две. Не любовь - пыль в глаза!

Ерофей Кузьмич достал из шкафчика неполную поллитровку водки. Примеряясь глазом, разлил ее в чайные чашки. Пододвигая одну к себе на угол, сказал:

- Все остатки. Сыну хотел выпоить - в рот не берет: и так, должно, горько.

С минуту закусывали молча. А затем, точно продолжая уже начатый разговор, Лозневой спросил, прищуривая на хозяина глаза, - на открытом лице, при свете, они теряли свой резкий, железный блеск:

- Значит, решили не ехать?

- Куда мне ехать! - в полный голос ответил Ерофей Кузьмич. - Вон у меня старуха-то! Около дома еще копошится, а отвези за версту - и ноги вытянет. Куда ее? Случись в дороге какая паника - и мне с ней хоть ложись да помирай. Совсем трухлявая баба! Раньше была - да! Из одной две можно было сделать!