Михаил Веллер - 'Час ноль' - глава, примкнувшая к роману

Русский характер долготерпелив, разум достигает стадии кипения мучительно долго и трудно, и в конце концов начинания, вознесшиеся мощно, теряя имя разумных, вершат свой ход в бессмысленном бунте.

Примерно к такому выводу пришли за разговором командир со старпомом. Сопутствующие подробности -- бутылку, пепельницу и ненормированную лексику -- можно без ущерба для повествования опустить. Рассуждали о восстании, отличающемся в России безнадежной бестолковостью.

-- Каков порядок -- таково и восстание, -- морщился Ольховский.

-- Лейтенант Шмидт, -- презрительно продолжал Колчак, -- это позорное пятно на истории русского флота. Тридцативосьмилетний торговый капитан, призванный на службу во время русско-японской войны. Казалось бы, зрелый разумный человек. Свихнуться от боевых впечатлений не мог -- поставили командиром на тихо гниющий в ремонте полуразобранный "Очаков"...

-- Вот только не говори мне, что командовать заштатным разукомплектованным кораблем полезно для нервов, -- желчно перебил Ольховский. -- На боевом корабле ты при деле, а вот когда в службе не видится вовсе никакого смысла -- оно, может, со стороны и спокойнее кажется, а внутренне ото всей этой мутотени только звереешь.

-- Озверение -- еще не повод, чтобы красть судовую казну!

-- А?

-- На! Адвокат... Ведь с чего все началось? Ревизия обнаружила, что корабельная казна пуста! Кто за нее отвечает? Командир лично ведает. Что заявляет командир на следствии? Какой-то дикий детский лепет: он катался по городу на велосипеде, а кассу держал при себе -- для сохранности: в портфеле, на руль повесил, ты понял, и как-то случайно потерял. Уронил! Шизофрения!.. Обман зрения, провалы в памяти!.. Начинают выяснять, когда там были деньги в последний раз: выясняется, что перед его последней поездкой к любовнице в Киев. Прелесть!

-- Роман в письмах... -- хмыкнул Ольховский.

-- Да-да: дорогие сердцу письма, священные реликвии любви, лежали в том же ценнейшем портфеле, и поскольку он ни за что не расстался бы с ними, это выдвигается как аргумент в защиту того, что портфель потерялся случайно!

Неслыханно, невозможно. Не было такого случая, чтобы офицер флота украл на корабле...

-- Святые времена.

-- ...денежный ящик опечатывается командирской печатью.

Флотская ревизия передает дело по команде. Командующий дело закрывает своей властью и передает в суд офицерской чести. Собирается суд офицерской чести и выслушивает нелепицы и клятвы Шмидта. И постановляет: минимум, что можно сделать -- не для спасения чести, по чести надо застрелиться, но хоть для какого-то поддержания приличий, -- это Шмидту самому подать рапорт об увольнении с флота.

Рапорт подписан, и Шмидт поселяется пока на своей береговой квартире. (Заметь -- и денег на приличное чину жилье офицеру хватало!)

А в проигравшей тем временем войну стране социалистам не терпится делать скорей революцию. Ломать -- не строить. Сытые и хлопающие к обеду чарку матросы "Очакова", разболтавшиеся под командой либерального Шмидта, столь занятого своими любовными и денежными делами, устраивают себе в качестве ночного клуба судовой комитет. Сами, значить, эта, править будем! Пролетарий-матрос важнее дармоеда-офицера! Вот тока беда -- править ни хрена не получацца. А кого б нам, робяты, позвать? А позовем-ка мы нашего Петьку, Петра Петровича то есть, -- он человек добрый, понимающий и на фоне офицерья в доску свой. Классово, конечно, чужд, но пока как раз пригодится. Слушали-постановили, вынесли резолюцию... у-у, суки, откуда еще все пошло: начинаем восстание, все к нам присоединяются, и выйдет отличная новая жизнь.

Направляют депутацию к Шмидту. Рисуют ему картину. Что же он -хватается за пистолет? Усовещивает присягой? Объясняет глупость? Наш образцовый офицер -- присоединяется! Надевает мундир, возвращается на корабль, самочинно вступает в командование.

Спускается в катер и велит держать к ближайшему на рейде броненосцу -объяснять офицерам преимущества революции и новой жизни: присоединяйтесь, господа!

В катер его скинули с борта с вырванными погонами. Здесь есть нюанс: на увольнение с флота повышали в чине -- по традиции и для увеличения пенсии. Добрые, понимаешь, были. Так революционнолюбивый Шмидт не постыдился надеть мундир с погонами капитана второго ранга!

Нет, ты оцени: ему не подают руки, над ним сжалились из презрения -так он надевает погоны, на которые морального права не имеет, возвращается на корабль, который обокрал, и приглашает офицеров других кораблей вместе с ним изменить присяге!