Пётр Гнедич - Деньги

— Да бросьте, Алексей Иванович! — сказал архитектор. — Что вам за охота возиться с поэзией? Берите пример с меня: я не сочиняю проектов.

— Оставьте, — откликнулся бухгалтер и опять ушёл в свои рифмы.

Опять послышались голоса и вверху, и внизу. Должно быть причалила лодка, ходившая в карантин. Архитектор поднялся на палубу и снова наткнулся на санитара. В третьем классе была тревога, и стоял неясный гул недовольных голосов. Он пошёл к капитану.

— Приказано везти в карантин для дезинфекции всю палубную публику, — сказал капитан. — А первого и второго класса пассажиров не тронут.

— Что за чепуха? — удивился Иван Михайлович. — Неужели вы всех повезёте? И эту гувернантку — г-жу Ламбину?

— Как же я могу её изъять? Если б она была второго класса…

Иван Михайлович вынул бумажник.

— Я вас очень прошу, — я заплачу… переведите её во второй класс… Но чтоб она не знала… Вы дайте мне дополнительный билет, и распорядитесь, чтоб её не тронули… Пожалуйста.

Капитан слегка улыбнулся.

— Хорошо. Не беспокойтесь, её не возьмут.

Архитектор чувствовал, как резко стукало его сердце, когда он спускался из капитанской каюты. Теперь он решился, не стесняясь, сейчас же разыскать Тотти. Впрочем, найти её было не трудно: она стояла среди растерянно собиравших своё тряпьё богомолок. Все лица были бледны, у многих тряслись руки.

— За что же пожитки-то наши, пожитки портить? — с отчаянием говорила толстощёкая, курносая баба, туго перетягивая бечёвкой мешок. — Ведь это ж разбой. Давай им в печь всё, что есть у тебя…

— Мне надо вам сказать два слова, — сказал архитектор Тотти.

Она машинально вышла из круга странниц и сделала с ним несколько шагов в сторону.

— Послушайте, я говорил насчёт вас капитану, — несмелым голосом заговорил он. — Он обещать, что вас не тронут, и что вы останетесь здесь… Вам не надо ехать в карантин… Вы не тревожьтесь… Это, право, так легко устроилось. Вы только пройдите туда, в рубку. Матрос ваши вещи туда перенесёт, и всё будет хорошо.

— Вы купили мне билет? — спросила она, глядя ему прямо в глаза.

— Нет… To есть об этом не стоит говорить…

Она как-то выпрямилась.

— Хорошо, — сказала она, — велите матросу перенести мою картонку и чемодан.

Он не думал, что она так просто примет его участие. Он отошёл от неё, боясь, чтоб она не стала благодарить его. Но она и не думала об этом.

Когда матрос взвалил её вещи на плечи, вокруг раздались негодующие голоса.

— Деньги-то что делают, — завистливо говорила курносая баба. — Небось её потроха перемывать не станут… С нами на нарах спала: мол, я такая же недостаточная… А как до карантина дошло, небось и деньги нашлись…

— Хахаль её, что увивался тут, он заплатит, — станет она платить, как же!.. Весь день яйцами да яблоками питается, скупа…

«За что они на меня», — подумала Тотти, и вынула портмоне.

— Вот вам деньги, — сказала она громко матросу. — Подите к капитану и скажите, чтоб он получил с меня сколько надо.

Она прошла твёрдым шагом в рубку, опустилась в углу на кожаный диван и раскрыла книгу.

Через минуту воротился матрос с помощником капитана.

— За вас получено от господина Карелина, — сказал он, возвращая ей деньги. — Позвольте вам вернуть.

— Я не знала, что он заплатил, — ответила она. — В таком случае, будьте добры возвратить ему из моих денег, сколько следует.

Помощник капитана не без удивления посмотрел на неё и сказал: «Слушаюсь».

Шум на палубе всё увеличивался. По спущенному трапу надо было спускаться палубным пассажирам в шлюпки. Волны шумели и заставляли лодку биться внизу, как больного в падучей. Матросы искусно удерживали маленькое судёнышко, чтоб оно не разбилось о твёрдые борта парохода. Робко, подгоняемые поощрительными возгласами, спускались по лесенке старушки и старики, — почти нищие, чуть не в лохмотьях, полуслепые. Они крестились дрожащей рукой: казалось, их вели на смерть. На нижней ступеньке их подхватывали сильные руки и перебрасывали на дно лодки. Слышался слабый крик, заглушаемый ветром. Позеленевшие, бледные боязливо жались несчастные один к другому, пугливо озираясь на волны и ещё с большим страхом вглядываясь в ужасное здание карантина. Шлюпка отчаливала, и нос её зарывался в жемчужную пену изумрудно-сизой волны. Весла стойко боролись с валами, лодка кренилась то направо, то налево, то взлетала наверх, то падала вниз в водяную яму. За одной шлюпкой отваливала другая, за другой — третья, и, ныряя, как утки, чёрной вереницей они шли, окутанные сеткой дождя, туда, к ненавистному белому зданию. Барыни смотрели на них с рубки первого класса в бинокли и восклицали по-французски: