Пётр Гнедич - Деньги

— Да мне ничего не остаётся, как уехать от вас, — сказала Тотти. — Но вы ещё не раз вспомните, что не послушали меня.

Лена вдруг, как стояла, так и села на пол. Горькие слезы хлынули из её глаз.

— Не говорите, не говорите этого! — с плачем просила она. — Пожалейте меня. Я глупая, я скверная, я виновата…

Она ловила её руки, целовала их, прижималась головой к её коленям, в отчаянии билась на полу. Это был какой-то припадок самой бешеной страсти.

— Полно, Лена, полно, что с вами! — уговаривала Тотти. — Что вы делаете, опомнитесь! Да неужели вы так его любите? Выходите за кого угодно, мне всё равно!

— Вы не любите меня, презираете, я несчастная! — бессвязно лепетала девушка и, вдруг схвативши обеими руками ворот платья, разорвала всю грудь пополам.

— Чем же платье виновато? — спросила Тотти.

— Ах, мне всё равно! Пусть всё летит клочьями, — всё!

Она прижалась головой к гувернантке, крепко охватила её за талию и заплакала ещё сильнее, ещё отчаяннее.

Анатолий в условленный час был дома. Наташа ждала его с каким-то тайным предчувствием. Он спросил, где её отец, и прошёл к нему в кабинет. Старик чувствовал себя сегодня особенно дурно, был бледен, на пальцах рук у него показались отеки. Анатолий поздоровался с ним и сел против него в кресло.

— Что вы сегодня такой? — спросил Александр Дмитриевич. — Точно чем взволнованы?

— Да, я взволнован, — ответил Анатолий, не глядя на него и рассматривая узор на расписанном полу.

— Отчего?

— Я получил неприятную телеграмму. Умерла тётя Варя.

— А!

Александр Дмитриевич изумился и растерянно пощупал руками свои ноги, точно хотел удостовериться, — а он-то сам жив, или нет.

— Я сегодня еду, — сумрачно продолжал Анатолий.

— Что? — переспросил старик. — Едешь? Зачем же? Ты даже на похороны не поспеешь? Ведь ничем уж помочь нельзя?

— Но всё-таки я должен быть там.

— А здесь, здесь ты разве не должен?.. А, впрочем, виноват… Нет, конечно, тебе туда надо… Вот только если я вдруг… тоже как твоя тётка?.. С кем же Наташа? А? Как же ты?.. Ведь что ж, девушка одна! Ты должен помочь…

Анатолий нахмурил брови.

— Чем я могу помочь! — задумчиво сказал он.

— Как чем? Да всем…

— Александр Дмитриевич, я хотел бы с вами серьёзно поговорить, — начал он решительно.

Александр Дмитриевич запахнул халат.

— В чем дело? Что такое?

— Я пришёл к одному неприятному выводу в течение последних дней. Я не должен жениться на Наталье Александровне.

Пенсне свалилось с носа адвоката. Глаза смотрели с недоумением. Всё лицо было жалкое, беспомощное. Анатолий скользнул по нем взглядом и опять стал смотреть в землю.

— Я не должен жениться, — повторил он. — Я анализировал своё чувство к ней и не нашёл его достаточным для такого важного шага, как брак. Я виноват и перед нею, и перед вами; но лучше остановиться теперь, лучше теперь сообразить, пока ещё есть время, чем потом каяться всю жизнь. Быть может, это чувство временное, быть может, оно пройдёт, но я, как честный человек, обязан был вам сказать всё откровенно.

— Как честный человек? — повторил Александр Дмитриевич. — Да честный человек, конечно…

Он уронил платок, хотел нагнуться, чтоб его поднять, но Анатолий предупредительно нагнулся и поднял.

— Я полагаю, — продолжал он, — что это чувство — колебания временное, что наступит время, когда я снова возвращусь к Наташе…

Лицо Александра Дмитриевича скривилось в улыбку.

— Ты в мае будешь возвращаться, а в августе уходить? — спросил он. — Уходить и возвращаться, опять уходить и снова возвращаться; а мы, с раскрытыми объятиями будем ждать тебя и радоваться возвращению блудного жениха… Фу, какой ты…

— Договаривайте, — сказал Анатолий.

— Бог с тобой, не стоит. А только ты сам, ты сам это скажи ей. Я не в силах. Я стар и слаб для этого. Доктора сказали, что нужно мне одно, — покой.

Он встал, сделал несколько шагов по комнате, потом остановился, опёрся на стол и глянул прямо в лицо Анатолия.

— Скажите, вам бросали когда-нибудь в лицо оскорбительное, низкое прозвище?

Анатолий смело посмотрел на него.

— Нет. Потому что знали, что я никакого оскорбления не снесу и сумею отпарировать всякий удар.

— Так никто никогда не ударял вас по щеке, — вот так, интимно, в четырёх стенах, без свидетелей, без последствий по службе? Никто?

Анатолий невольно отодвинулся и тоже встал.

— Я понимаю ваше волнение, — заговорил он, — и оставляю без внимания все ваши оскорбления. Я виноват, но вы знаете, как трудно управлять своими чувствами? Лучше ли было бы, если бы я через год после свадьбы пришёл к вашей дочери и сказал: «Я разлюбил тебя», — а ведь это бывает на каждом шагу? Я вовремя отдал себе отчёт. Я увлекался вашей дочерью, — увлечение это прошло. Я готов говорить, что она мне отказала, и предоставляю вам говорить тоже.