Сергей Владимиров - Дорога на Старобалык. Были и небыли о людях и маленьких чудесах

– Да я сам не дался! – кричит Витёк. – Постой, ты о чем вообще? Какой сговор-заговор?!

– Хе-хе, деревня. Ты же сам говоришь, что тебя в три голоса в больничку выпроваживали.

– И что?

– Да то, что нового мужика твоей бабе решили найти. Небось Татарин твой давно на нее глаз положил. А тут ты мешаешься. Бабе на хозяйство толком денег не даешь. Работы постоянной нет. Какой хозяйке понравится? А сосед твой – сам рассказывал, нормально живет, шоферит, не пьет. И тестю твоему такой зять нужнее. Вот и сговорились втроем. Перекладину у лестницы подпилили, за огурцами тебя отправили. Угробить не вышло. Тогда фельдшера подговорили и – фьють, на лечение. Твоя наверняка уже с Татарином жмется. В город-то он тебя не повёз, и баба не проводила. Вот и думай!

Круглолицый довольно рассмеялся, негодяйски закатывая масляные пьяные глаза.

Витёк даже стопку до рта не донес, поставил. Хотел уже ударить ехидного стулом, но вдруг показалось его разгоряченному сознанию, что есть в сказанном какая-то правда.

«Ого! – подумал он. – Частенько Татарин вьется во дворе. Да все шуточки-прибауточки сальные. Да все бабу мою нахваливает, мол и красавица, и всем хозяйкам хозяйка. Вон оно что! И Иваныч – козел! И эта – тоже сучка! Хотя нет. Олька не такая».

– Сейчас, – поднял Витёк тяжелый хмельной взгляд на круглолицего. – Сейчас я бабе позвоню. И если ты тут трындишь гонево – урою.

Достал свой старенький кнопочный телефон, набрал номер и долго слушал гудки. Баба не отвечала.

– Да ты брось, – занервничал собутыльник, увидев помертвевшее лицо Витька и понимая, что шутка может обернуться нехорошим. – Вышла по хозяйству – точно! Я ж только предположил. Давай накатим, а потом еще перезвонишь!

Витёк от нахлынувших подозрений, как будто еще раз к Иванычу в погреб обрушился. Все смешалось. Он с кем-то чокался, мелькали чьи-то одутловатые лица. Вот он жадно курит у крыльца забегаловки и тут же блюет. Кто-то услужливо помогает надеть пиджак и сочувственно хлопает по плечам. Визгливо кричит нерусская женщина из-за кухонной стойки.

Потом все кончилось.

Витёк пришел в себя посреди привокзальной площади, в расстегнутой куртке, без шапки и без больничного пакета. Смеркалось. Сновали люди. Болели голова и рука. Пошарил по карманам: паспорт и телефон на месте, жалко звякает мелочь, да шуршит постылое и никому не нужное направление в больницу.

Вскоре пассажиры четвертого вагона вечерней электрички могли наблюдать возмутительную картину. Невзрачный, щуплый, сильно выпивший мужичонка с покарябанным лицом, разлегшись на сиденье, орал в телефон на какую-то Ольку:

– Я домой еду! Поняла! Передай Татарину и папаше своему, что как только доберусь – их урою! Какая больница?! Был я там! Мне объяснили, как вы угробить меня хотели! Кто алкаш проклятый?!

Собеседница бросала трубку. Мужичонка ответно, в пьяной ярости бросал на пол вагона куртку и топтал ее грязными ботинками.

– Удавлю! Твари!

Шумно сглатывая и шевеля тощим кадыком, он пил из пластиковой бутылки какое-то жуткое, желто-химического цвета пойло, нетвердой рысью бежал по проходу в тамбур курить. Потом возвращался и все начиналось по новой.

– Алло, Олька?! Какая Мария? А – Машка! Ольку позови! Что значит не хочет говорить?! Я в больнице отказ подписал, как приговор свой смертный! Все ради нее. Потому что пропадет она без меня. Так ей и скажи. А Татарину с тестем передай – ушатаю, приеду! Алло!

Удивительно, но никто из пассажиров не решался, а может и не хотел указать мужичонке на его совершенно неподобающее и вопиющее поведение. Уж очень искренне тот переживал и негодовал. Драму надо было досмотреть до конца. И только три какие-то подозрительные личности, которые резались в карты в углу вагона, посматривали на горлопана недобро.

Когда глупая баба отключила телефон, негодующий Витёк снова выскочил в тамбур. Трясущейся рукой сунул в рот сигарету, прикурил. Стукнула дверь. Кто-то вышел в тамбур вслед за ним. Витёк поднял голову. Стояли и ухмылялись двое из подозрительной троицы. Он хотел было спросить, что им нужно, но не успел.

Подняться на четвереньки довольно легко, встать на ноги – почти невозможно. Тело отказывалось повиноваться. Витёк вместе с кровью выплюнул зуб, помотал головой. Его вырвало и в голове чуть прояснилось. Цепляясь скрюченными пальцами за какую-то железку, кое как смог подняться.

Железкой оказался поручень занесенной снегом и абсолютно безлюдной остановочной платформы, на которую его выкинули из электрички. Освещал платформу лишь один тусклый фонарь. Вокруг царили ночь и мороз. Где-то очень далеко лаяли собаки.