Юрий Буйда - Сумма одиночества

Мы мечтаем о проклятии одиночества.

А я - я ненавижу свое жилище.

По ночам я прислушиваюсь к звукам, зарождающимся в глубинах дома. Скрип кроватей. Капля, с болезненным звоном разбивающаяся в раковине. Чей-то всхлип.

Полузадушенный женский крик. Плач младенца. Взбрех спящей собаки. Шаги. Дверь.

Лифт. Но это опять не ко мне. Краски и запахи чужих сновидений глубокой полночью сгущаются и смешиваются, проникая во все уголки дома, моей комнаты и моего ума. Утром бывает очень трудно выделить свои сны из слипшейся массы чужих видений, отделить свой кошмар с пауками и клюворылыми гадами от райского хаоса, клубящегося в сознании юной девушки, со счастливым стоном подающейся влажнеющим спелым лоном навстречу прекрасному золотому змею, который прилетает к ней каждую ночь...

Я курю у окна. Пора. Обернуться нужно вдруг, внезапно. Конечно же, это всего-навсего игра. Но иногда мне кажется, что, пока я глазел в окно, кто-то перебирал мои вещи. Мистика. Авторучка на письменном столе лежит не так, как положил ее я. Почему-то оказывается открытой папка со старыми рукописями. А если заглянуть в платяной шкаф, наверняка окажется, что серый костюм с накладными карманами висит не с краю, а рядом с черным, который давно пора выбросить. И апельсин уже не оранжевый и вроде бы успел тронуться порчей. Еще более разительные перемены обнаруживаются утром, после путешествия по мелководью старушечьих снов и в багровых глубинах ада (ад - это я, а вовсе не другие). Похоже, кто-то пытается нащупать меня и шарит наугад, натыкаясь на мои вещи в надежде проникнуть в меня, в мои сновидения,- кто-то, кому я нужен.

Кто-то ищет меня, и я не знаю до сих пор, радоваться этому или ужасаться. Я пробую вообразить человека, который - быть может, помимо своей воли - пустился в путь, принялся за дело, столь же человеческое, сколь и трагическое, который ищет другого, ибо без другого не может осуществиться его собственное "я".

Мучительное, небезопасное, хотя иногда и плодотворное приключение, слишком уж напоминающее поиски Бога,- движение по кругу - в самом совершенном и чудовищном из лабиринтов вечности...

Кого же я жду? Женщину? Бога? Неумолимого врага?

Одиночество - это ожидание. Я смертен, ergo - я должен ждать. Всегда быть готовым к встрече. К любви и смерти. Ибо не существует никакого будущего, кроме того, что зовется "сейчас". Страшно оттого, что страх или незнание могут разлучить меня с теми или с тем, кого я жду, и этот страх вызывает боль - главное сокровище моей коллекции болей...

Наконец я растягиваюсь на тахте и засыпаю.

На рассвете особенно неприятно бульканье вновь ожившего лифта. Это не ко мне, не ко мне. Не ко мне.

Приподнявшись на локте, я тупо смотрю на птицу, опустившуюся вдруг на подоконник и замершую, уткнувшись клювом в ледяное стекло. На что она уставилась? Ага, на апельсин. Даже отсюда мне видно, что плод уже несъедобен:

он сгнил.

Испугавшись моего движения, птица улетела. Я могу длить и длить ее полет в своих сновидениях, как она может длить и длить мою жизнь в своих. Впрочем, возможно, что ее память и воображение захвачены апельсином, продолжающим разлагаться на столе...

Ивовые заросли ...И что бы ни случилось с нами, мы входим в пламя или в пламя.

Томас С. Элиот В юности я написал рассказ - сейчас я думаю, что это неважная проза,- в котором главный герой во сне и наяву мучительно ищет брата-близнеца: однажды они разминулись в густом ивняке - в джунглях провинциального детства. Даже, находясь далеко друг от друга, братья остро чувствовали, что происходит с другой "половинкой". И вот один из них навсегда пропадает в ивовых зарослях в треугольнике между рекой, забором бумажной фабрики и дамбой, по верху которой проложена дорога, обсаженная ветхими липами. Поиски безрезультатны, родители безутешны. Но оставшийся мальчик уверен в том, что брат жив, хотя и не может объяснить, на чем основывается его убеждение. И всю жизнь его не оставляет смутное и мучительное ощущение неполноты бытия вдали от брата. Наконец - через годы - он приезжает в городок своего детства и спускается в ивовые заросли.

Легкое золото солнечного света льется сквозь невесомую зелень, плещется на глинистых дорожках, и по мере углубления в заросли тревога оставляет мужчину, который вдруг отчетливо понимает, что мелькнувший за поворотом мальчик - его брат и они вот-вот встретятся, соединятся, станут целым, то есть исцелятся, и жизнь приобретет не только завершенность, но и цель. Эта последняя встреча - встреча с собой - замыкает круг бытия, где смерть противостоит рождению, но не жизни...