Array Сборник - Вечное возвращение. Книга 2 - Рассказы

– Итак, – отчаяние. Революция породила отчаяние. Это их многих слагаемых, из целой колонки слагаемых. Тут и мешочничество, и бесхлебица, и разруха транспорта. Так-с, понятно. Отчаяние, или скажем, отчаянность (не так давно на юге без револьвера на поезд, бывало, не сядешь) – породила внутреннюю панику, растерянность… Однако как скользко… И дерррнуло меня, лешего черррта…

Но Малкин не додумал: правая нога, как на лыже, поехала куда-то в сторону, вниз, вбок, седло велосипеда странно дзыкнуло, съездило больно по уху, лужа прыгнула в лицо, плюнула в рот жидкой малосольной глиной, и Малкин ощутил себя приплюснутым к земле упругой, подрагивающей машиной.

– Ну что же, – со злобой, – что же? И буду лежать, скотство. Называется весна, лешего черта… Неорганизованность, дороги не могут починить.

Холод и мокрота внезапно впились в левый бок; велосипед, стремительно отброшенный, тяжело упал в канаву, завертел беспомощно педалями; Малкин вскочил пружиной, попытался вытереть френч, но махнул рукой, вновь взбодрил велосипед на плечо и, перешагнув канаву, провалился в снег, в воду, в весеннее питье хвойного леса. Ковырять дыры в снегу было досадно и тяжело, но все же легче, чем месить глину. Велосипед мешал. – Швырнуть его, что ли? – безнадежно подумал Малкин. – Нельзя. Казенный. Под суд попадешь. – И перед глазами встали ежедневные знакомые строчки «Известий»: «Ревтриб при ВОХР, рассмотрев дело о растрате госимущества, приговорил…» А за что, собственно говоря? Человек измызгался до последней потери сознания, промок, лешего черта… – А вот швырну, тогда и приговаривай. Велосипед больно дернул за плечо: Малкин оглянулся, злобно вырвал мохнатую лапу елки из колеса. – Нет, должно быть, не допру. Нервы гуляли по всему телу вполне ощутительно и косточками конторских счетов щелкали в голову, в мозг. – Версты четыре еще осталось… А дорога от станции хорошая была… Как же это? Вполне можно было рассчитывать доехать. И, – как назло, – пустые поля, потом лес. Прошлым летом Малкин радовался: нет людей, после городской бессмысленной склоки – хорошо. А теперь? Не у кого и помощи попросить. Справляйся сам, как знаешь… о-о-о… Нога стремглав въехала в яму, велосипед ухнул вперед, от толчка из очков вылетело стекло, Малкин на пятьдесят процентов ослеп.

– Эт-того еще недоставало! – бешено крикнул Малкин и ударил кулаком об велосипедное колесо. Колесо подскочило, укоризненно и жалобно дзинькнув. – Поорешь у меня, дуро неописанное, – огрызнулся Малкин, бессознательно применяя средний род – и зашарил руками по снегу: стекло, видимо, провалилось.

– Да что же это такое, лешего черта, скотство! – жмуря левый глаз, чтобы видеть хоть правым, – шарил Малкин уже озябшими, коченеющими пальцами; колени стали деревянными от холода. Малкин встал, пхнул велосипед ногой, тиснул в левый глаз кулак и запроваливался по снегу к дороге.

На дорогу выполз, – перейти канаву было невозможно, – и, сразу облепив ногу смытой было в лесу глиной, – слоновьи затопал вперед, скользя, ругаясь и по временам хныкая.

– Вот тоже одно из слагаемых, – против воли резвилась мысль. – Ну, как тут не дойти до отчаянности, до паники? Где сейчас найти человека без внутренней паники? Коммунисты одни, может быть… А паника доводит до бешенства. Вот я: хоть сейчас зарежу кого угодно. Ей-богу. Одно преступление совершил – казенное имущество бросил. Зарежу, а потом с уверенностью буду доказывать, что прав. Это тоже следствие революции – уверенность, апломб. Сейчас все во всем уверены. Каждый прав. Без уверенности и не проживешь. Внутри – паника, слякоть, черт знает что, а снаружи показываешь полную уверенность в себе. Взять хоть меня: ну, какой я к шуту инструктор образования, когда я – бухгалтер! А между тем, – фигуряешь: педагогический метод… Песталоцци, морально-дефективный ребенок… Или вот эти три грации в пятом доме: психологический подход… Франциск Ассизский… а у самих все дельные педагоги ушли, остались три бабы – и-и-и мучают ребят… Безобразие, ей богу. Нет, уверенность, апломб, это сейчас главное.

Уже в прозрачных сумерках подошел Малкин к старинному белому дому с корявой вывеской: «Детдом II ступени № 5» и уверенно постучал в синее стекло двери; на стук за стеклом закопошились, забегали; дверь скрипливо распахнулась; и сейчас же, так же скрипливо навстречу дама со сморщенным лицом:

– Это ви… Это ви… А ми… ни знайт, што ви приедет так поздн…

– Где обсушиться? – не слушая, говорил Малкин. – Да пошлите вы…